Без привкуса крови: в "Новой опере" поставили "Саломею"

Фото: facebook.com/Московский-театр-Новая-Опера-им-ЕВ-Колобова

Самая популярная опера Рихарда Штрауса наконец добралась до Москвы. Впервые в своей истории "Новая опера" представила полноценную постановку "Саломеи".

"Ничего более сатанинского и художественного на немецкой сцене не случалось", – цитирует слова музыкального критика Эрнста Дечи (1870-1941) Алекс Росс, автор недавнего бестселлера "Дальше — шум. Слушая XX век". Более сотни лет за "Саломеей", шокировавшей Дрезден в 1905 году, тянется шлейф одной из самых провокационных опер в масштабах истории всего жанра. Постановка следовала одна за другой (в Ла Скала, к примеру, "Саломеей" дирижировал Артуро Тосканини). Своему автору она принесла немалый доход – на авторские отчисления Рихард Штраус построил особняк в Гармише.

Впрочем, скандалы, сопровождавшие постановки разных лет, случаются и в современном оперном театре. В России "Саломею", оформленную по всем канонам, видели последний раз в Мариинском театре. С Москвой оперу связывает только череда нечастых концертных исполнений. Даже толерантная европейская публика, несмотря на любовь к партитуре Штрауса, относится к постановкам "Саломеи" настороженно. В погоне за натурализмом и шоковым эффектом режиссеры увлеченно стараются создать брутальный бэкграунд для разворачивающихся в либретто событий.

К примеру, в случае с постановкой 2008 года в Ковент-Гарден с Надей Михаэль в заглавной партии – это обилие изощренных сцен насилия, мертвая голова Иоканаана, выполненная из гипса настолько виртуозно и достоверно, что на ней видны даже морщинки. Шотландцу Дэвиду Маквикару (номинант на премию Лоуренса Оливье), автору той версии "Саломеи" в Королевском театре, было важно провести параллели между оперой Штрауса и фильмом Пазолини "Сало, или 120 дней Содома". Одержимая принцесса в экстатическом припадке принимает голову из рук обнаженного палача-тяжелоатлета, с мышц которого стекает кровь казненного пророка. Визуальная составляющая в этом случае разгружает сложный авторский замысел, упрощает его и одерживает безоговорочную победу над музыкой. Конечно, такие решения вызывают негодование дирижеров, что заставляет их уже без помощи театральной команды исполнять "Саломею" в нейтральной обстановке, где музыка занимает первостепенное место. И это одна из причин, по которым партитура Штрауса появляется на концертных площадках, не игнорируя при этом признаки популярного формата "semi-stage".

"Новая опера" давала "Саломею" (в том числе и на "Крещенском фестивале 2014 года) в концертном исполнении и без спешки готовила почву для масштабного, сценически оформленного проекта. Ян Латам-Кениг предпочел вторую редакцию оперы, рассчитанную на 80 музыкантов – оптимальный вариант для оркестровой ямы "Новой оперы". Режиссер Екатерина Одегова в тандеме с Михаилом Мугинштейном, взявшим на себя функцию консультанта по драматургии, выстраивала сбалансированную композицию, в которой бы нашли отражение библейская первооснова, черты эпохи модерна и экспрессионизма. Выпускница курса Дмитрия Крымова в ГИТИСе Этель Иошпа (работала над спектаклями Школы драматического искусства "Демон. Вид сверху", "Донкий хот"), вдохновляясь природой Израиля и графической техникой Обри Бердслея, искала нестандартный художественный ход.

Сценическое пространство спектакля выстраивается на деформированной, покатой платформе, над которой довлеют упругие, переплетающиеся, пугающие и одновременно чарующие черные лианы, устремленные вверх из глубин воронки, где по сюжету заключен Иоканаан. Этот центральный символ постановки находит отражение и в других художественных элементах – костюмах (Иоканаан обвязан кожаными жгутами), прическах героев и бутафории (черные спагетти на пиру у Ирода). Движение, скрытое в нем, можно трактовать двояко – воронка то притягивает к себе, с силой необузданной стихии пытаясь увлечь в свои недра, то, наоборот, отторгает, выплевывает на поверхность. Двунаправленное движение резонирует с двойственностью, на которой строится все либретто. Нервную атмосферу довершает доминирующий желтый цвет декораций, отсылающий к полотнам Густава Климта.

Фото: facebook.com/Московский-театр-Новая-Опера-им-ЕВ-Колобова

Екатерина Одегова использует композиционное решение декораций обдуманно – разворачивает сюжетную фабулу наглядно, перемещая героев в пространстве сцены согласно динамике развития событий – кульминационный момент всей оперы, заменивший классический Танец семи покрывал, происходит на самой высокой точке платформы, кровавая развязка – у края оркестровой ямы. Между двумя полюсами, получившими четко прорисованное визуальное воплощение, выкристаллизовывается штраусовская Вселенная.

Команда Одеговой вопреки всем опасениям сумела найти ключ к решению сложнейшей задачи – поставить драму с пульсирующей эротизированной основной, избегая напрашивающихся откровенных сцен и рек крови. Все было сделано гораздо тоньше и со вкусом. С "Танцем семи покрывал", этим камнем преткновения для многих режиссеров, проблем не возникло. Одегова нашла идеальный вариант, как обойти драматургическую ловушку (далеко не каждая оперная дива способна на высокоэстетичные хореографические подвиги): она отвергает очевидности и всю чувственную подоплеку, источаемую порочными желаниями Ирода, все недвусмысленные поползновения тетрарха по отношению к падчерице Одегова преподносит зрителю на блюде, провоцируя эффект неожиданности. Танца нет, вместо него – пластическая сцена, в которой сталкиваются вожделение Ирода и чувство омерзения Саломеи. Напряженный конфликт героев доводит до предела исступленный оркестр.

Фото: facebook.com/Московский-театр-Новая-Опера-им-ЕВ-Колобова

Авторы спектакля, кажется, сами поглощены поэтической силой "Саломеи", равно как и исполнители главных партий. Таисия Ермолаева, выпускница миланской консерватории Верди, несмотря на свой преимущественно итальянский репертуар, в немецкоязычной среде чувствует себя комфортно. Напряженная, изнуряющая партия с многоминутным финальным монологом дается ей без ощущения физической перегрузки. Ее увлеченность и азарт подхватывает Андрей Попов, выразительный Ирод. Оркестр "Новой оперы" под пристальным взглядом Яна Латама-Кенига смакует экспрессионистские диссонансы.