Демьян Кудрявцев рассказал об инновациях и Билле Гейтсе

Демьян Кудрявцев рассказал об инновациях и Билле Гейтсе

В "Сколково" в рамках проекта "Стартап академия" прошел мастер-класс Демьяна Кудрявцева. На нем бывший генеральный директор издательского дома "Коммерсантъ" объяснил, как рождаются инновации и можно ли предсказать революцию в бизнесе. Приводим текстовую версию лекции

Ведущий: Ну что, коллеги, будем начинать. Добро пожаловать в бизнес-школу "Сколково". Скажите, кто из вас сегодня добрался впервые на территорию Московской школы управления "Сколково"? Можно поднять руку. Это уже героизм, поскольку в субботу по всем пробкам, и вообще, найти место на карте становится не так просто. Есть еще разные сигналы на МКАДе: Инновационный центр "Сколково" – пожалуйста, не путайте, это Московская школа управления "Сколково", мы занимаемся бизнес-образованием. Приглашаем интересных спикеров и всегда проводим мероприятия либо на территории кампуса, либо на отдельных наших партнерских площадках в центре Москвы. В прошлый раз мы проводили мероприятие в "PricewaterhouseCoopers", это было выступление финского предпринимателя Пекки Вильякайнена, а на следующей неделе у нас будет мероприятие на "Красном октябре", поэтому будем ждать вас с удовольствием.
Чтобы долго не затягивать приветствие и сразу объявить нашего уважаемого спикера, который согласился в субботу в три часа дня приехать к вам сюда – для нас это большая честь. Я думаю, человек не нуждается в представлениях. В свое время, с 2006-го по 2012 год – гендиректор издательского дома "КоммерсантЪ", сейчас – сооснователь коммуникационного агентства «Ясно», Демьян Кудрявцев. Ваши аплодисменты, потому что Демьян пришел сюда, к нам.

Кудрявцев: Добрый день. Здравствуйте все. Спасибо большое, что пришли. Дело в том, что, как я понимаю, вы еще не учитесь в стартап-академии "Сколково" и вообще в "Сколково", по крайней мере, большинство из вас, поэтому я сделаю официальное предуведомление, что все, о чем будем говорить сегодня, не имеет никакого отношения к тому, о чем с вами будут говорить в академии "Сколково", если вы туда поступите. Потому что, собственно говоря, я не часть программного плана и мне совершенно (в каком-то смысле) все равно, какие знания вы получите, потому что мы с вами будем говорить о том, что должно двигать человека к получению этих знаний. Мы с вами будем говорить о том, что происходит до стартапа, о том, что происходит, когда вы принимаете решение о том, что вы вообще решили заняться бизнесом. И зачем вам это, и где ваше место на карте.

Отсюда, собственно говоря, то сложное название, которое руководители стартап-академии вытянули из меня в два часа ночи, поэтому я его сейчас даже не воспроизведу, но там было про личный выбор и общую историю бизнеса, про общую историю вопроса. Вот про это мы с вами будем говорить.

И построено будет это так. Сначала, пока вы здесь сидите бесплатно, я вам расскажу теорию, а потом за свой счет, потому что парковка со второго часа начинается, вы мне будете задавать вопросы. И собственно говоря, тот, кто хочет побежать к машине, уже побежит. Понятно? Принцип ясен, да?

Значит, радиостанция "Модерн", 1995-й, скажем, год. Несколько человек в комнате, один другому говорит, что музыка стала форматной, музыка стала невозможной, невозможно поэтому распространять музыку, то есть дистрибуировать песни и так далее, минуя те каналы, которые для этих форматов предусмотрены, в частности ротацию на радио. И другой говорит: "Да нет, хорошая музыка пробьет себе дорогу и так", – он говорит: "Да, но чистота эксперимента невозможна, потому что если это хорошая музыка, интересная песня, она все равно попадает на радио, все равно попадает в ротацию, и тем самым (курица и яйцо) ты не понимаешь, что в результате сделало тебя популярным". Один человек, участвующий в этом разговоре, говорит: "Нет, ну перестаньте, ребята, есть, собственно говоря, продукты, есть товары, которые невозможны к рекламе, невозможны к стандартным дистрибутационным механизмам. И, несмотря на это, это большая экономика, они пользуются огромной популярностью".

Собственно говоря, это первый вопрос. Товар, В2С, для широкого круга потребителей, запрещенный к рекламе, не продающийся стандартными путями, единый для всего мира.

- Алкоголь.

Кудрявцев: Что значит – алкоголь запрещен к стандартной дистрибуции? Но мысль ваша правильная, на самом деле. Алкоголь не запрещен к стандартной дистрибуции, правильный ответ – героин. Есть товары, которые невозможно рекламировать.

Таким образом, чистота эксперимента по музыкальной станции состоит в том, чтобы создать товар, который невозможно ротировать. Создание такого товара (если он успешен) доказывает обе эти аксиомы. Первое: что можно продать товар без стандартной дистрибуции; а второе: что можно провести чистоту эксперимента, товар, который сам себя запретит к стандартной дистрибуции.
Человек, который это придумал, его звали Сергей Шнур. Ответ на этот вопрос был очень простой: он ставил мат в песни, ему была запрещена стандартная дистрибуция на радио, а группа "Ленинград" стала известной без этого. Это кейс, который, собственно говоря, лежит в основе многого того, о чем мы будем говорить. Это история про то, что у вас должно быть видение.
Не видение вашего бизнеса, не вот те visionary, которые стоят за известными продуктами, мы должны иметь представление о мире, о том, почему этот мир работает и как. И нет идеального представления, и нет единого представления, это то представление, которое нужно вам для того, чтобы заниматься бизнесом. Оно может быть самым сумасшедшим, вы можете верить в Шиву и восьмиголового кита, важно, чтобы вы могли на этом представлении стоять, чтобы вы были на этом представлении устойчивы, как устойчив был Шнур на том пари, по сути дела, которое он заключил на радиостанции "Модерн" в 1994-м, дай бог памяти, году.

Сегодня мы будем говорить о моем представлении о том, как устроен мир, о том, как устроен бизнес-процесс.

Был такой анекдот, собственно говоря, может быть, кто-то его знает, про маленького еврейского мальчика, который в 20-е годы приходит к родителям-коммунистам из школы домой. Говорит: "Нам сегодня на уроке истории рассказывали такую вещь, папа, бога, оказывается, три". "Послушай, милый мой, значит, бог один, и мы в него не верим".

Значит, единобожие – это, собственно говоря, и есть то единственное устройство, которое вы для себя должны найти: тот единственный принцип, по отношению к которому вы замеряете эффективность того, что вы делаете, осмысленность того, что вы делаете, интересность того, что вы делаете для вас, где вы на этой Земле. Деньги, не знаю что, любовь, экспансия – все на свете может стать тем китом, который вас вывезет, потому что на самом деле все бизнес-процессы на Земле, все развития мысли, технологии и так далее устроены неким единым образом.
Будем считать, что это – начало времен, а это точка, в которой мы в идеале будем находиться когда-нибудь. Я не буду вас подводить долго к тому, что я хочу сказать, мы лучше потом с вами попробуем поиграть в примеры того, как это применить к жизни каждого из вас.

Берем любое явление человеческой деятельности. Вообще любое. Важно правильно его определить, так сказать. Более того, я утверждаю, что если оно не подчиняется закону, который мы сейчас с вами будем рассматривать, значит, оно определено неправильно. У меня есть такое: я защищаюсь от собственных ошибок таким финтом. Не знаю, все, что хотите: транспорт, место обитания, я люблю приводить в пример СМИ, по той простой причине, что я в них долго работал, но есть такой более общий, более всем понятный пример, возьмем, например, часы. Давайте определим часы правильно только: предмет для измерения времени и сообщения неподготовленному человеку об этом изменении. Да? Вот это часы. Не какая-то вещь физическая – часы.

Мы очень хорошо знаем про то, как были устроены часы, потому что технология была такая как бы допотопная и такая брутальная, что часы – это практически то, что до нас дошло совершенно издревле. Мы понимаем, как в древних городах было устроено измерение часов, потому что были каменные вещи на площадях. Важно другое: предмет стартует с точки зрения "один для всех".
В случае часов это выглядит очень просто, мы с вами понимаем, что существует некое комьюнити, которое мы описываем как "все". Назовите это городом, назовите это племенем, назовите это любой общиной, которая считает себя всем, ойкуменой такой, вот она вся. Это ни в коем случае не род человеческий, потому что в отсутствие коммуникации, пока мы не стали единым комьюнити, собственно говоря, нам совершенно все равно, что происходит на другом континенте. Мы – община, мы – племя, мы что угодно другое, у нас есть площадь, на которой стоят солнечные часы. Или у нас есть ратуша гигантская, на которой висят одни городские часы. У нас есть что-то, что измеряет время, и оно одно для всех.

Проходит время, и в богатых семьях, у богатых купцов, в училищах военных или в училищах торговых появляются на башнях другие часы. А потом появляются часы в домах: такие напольные, огромные, стоят в гостиной, туда бегает мальчик проверять, а что такое, а как они бегают. Они постепенно начинают звенеть, происходит усложнение технологии, уменьшение объекта физическое, и появляется вторая точка "одно для немногих".

Проходит время, изменяются технологии, сменяются потребности человеческие, меняется социальная, экономическая, технологическая структура общества, и появляется ключевая вещь, ключевой момент, когда предмет работает вот так: у каждого, о ком имеет смысл говорить, есть свои часы. Более того, мы говорим про часы, а мы можем говорить про что-то другое, мы можем говорить про деньги, мы можем говорить про дом, мы можем говорить про свободу, мы можем говорить про идентичность, она развивалась так же.

Но тем самым у нас есть отсюда обратный вывод, что человек без дома, человек без гражданства, например, не грек: не имеет права голоса, не имеет права участия в гильдии, и так далее. То есть, по сути дела, часы есть у каждого человека, а тот человек, у которого нет часов, он не человек – понятно, да? Один к одному.

После чего у каждого из нас в какой-то момент появляется несколько часов. Обратная совершенно логика – "множество на каждого". Происходит это здесь. У вас есть дома такие часы, есть такие часы, в кармане у вас эти часы, еще у вас есть часы в машине – у вас много разных часов.

А главное, у вас есть одновременные часы и у вас есть последовательные часы. Последовательные часы – это те, которые красивые, дорогие, и вы надеваете их со смокингом, а еще у вас есть такие электронные для дайвинга. Они последовательно у вас есть, несколько часов. А есть параллельно у вас несколько часов: одни в кармане, другие в стене, третьи у вас в ухе, потому что bluetooth вам сообщает время. Понятно, да? Последовательно и параллельно несколько часов на одного человека.

И последняя фаза развития предмета – это когда у вас больше нет часов, когда вам больше не нужны часы. Когда функцию (как мы определяем часы – измерение времени, сообщение человеку) получает другой предмет, сумма других предметов. У вас больше нет часов, потому что ваш телефон, который вы используете для других целей, заодно сообщает вам время. Все на свете сообщает вам время, компьютер сообщает вам время, и так далее, все на свете. Вам не нужны часы как отдельное явление природы. Они вымерли, они отдали функционал соседу. Нет часов.
Разумеется, существование всех этих фаз непоследовательно. Появление этих фаз последовательно, а существование этих фаз, разумеется, параллельно: часы в каминной не отменили часов на ратуше. Более того, не только те, которые были, но их продолжают делать, эти часы продолжают существовать. Каминные продолжают существовать, и так далее, эти линии продолжают существовать.

В моем любимом сигарном примере, я люблю приводить пример, сравнивающий газеты и табакокурение, я всегда говорю, появление сигарет как легкого способа, либо сигары как основной бизнес, никогда не убьет их как не основной, как карманные часы производятся до сих пор. Судьба каждой из этих точек состоит не в вымирании, а в перерождении в другую нишу.

Карманные часы стали luxury, сигары стали luxury, а переупотребление стало сигарет. Понятно, да, что происходит?

Поэтому есть отдельный бизнес, построенный на сохранении свойств предметов такими, какими они были раньше, но ключевая индустрия лежит, конечно, вот здесь, всегда.

Про любое явление ключевая мысль лежит здесь. Она, разумеется, условна, эти периоды в целом подчинены закону ускорения. Понятно, что это пространство преодолевается дольше, чем вот это. Но в разных случаях по-разному. На историческом этапе в разные моменты то время растягивалось как резинка в части своей, то собиралось как резинка в части своей.

Но условия, по которым жило это, все равно оставались, плюс-минус, одними и теми же. Параллельно шел технологический прорыв, в котором всегда можно вычленить некоторую сумму технологий, которая должна состояться до этого этапа. Мы понимаем, да? Вот здесь всегда стоит некий технологический прорыв.

Разумеется, миллион других технологических прорывов происходит потому, что это состоялось. Технологий же тоже миллион параллельных. Там есть какие-то другие технологические прорывы. Вот это соблюдение необходимых и достаточных условий устроено вот так. Остальные все точки видны нам в зависимости от того, как мы смотрим.

Технология – не единственное условие, мы понимаем. Да? Какие еще условия существуют для того, чтобы это произошло? Социальное развитие общества, разумеется. Есть предметы, для которых спрос возникает не от того, что их можно сделать, а от того, что общество куда-то продвинулось, благодаря изменениям технологий в том числе. Соответственно, есть некоторое социальное развитие.

Социальное развитие на самом деле устроено смешным образом, оно устроено вот так. Захотите примеров – их будет. Социальное развитие происходит тогда, когда оно себя осознает. Оно осознает себя тогда, когда явление, благодаря созданной до этого технологии, получено, и на использовании этого явления, на потреблении этого явления (любого) появляется новый социальный класс – люди, которые используют это явление и требуют этого движения вперед и возражают против этого движения вперед.

Дом. Ну, просто дом и все. Понятно, что все примеры умозрительны, мы все разбираем в пределе, но в пределе, это совершенно понятно, существует дом, например, племени, некая пещера или поляна, в зависимости от того, как мы определяем дом: должны ли у него быть стены, является ли он убежищем, является ли он точкой координат – неважно, можно по-разному определить. И всегда найдется тип человеческого сосуществования, в котором дом в начале времен у него был один.

Дальше объяснять не надо. Сумма домов, все так, чуть-чуть, семьями живут, держат внутри себя бабушек, дедушек, детей и так далее, длина жизни очень маленькая, медицины нет, технологии не развиваются, поэтому прабабушек никто не держит, прабабушек хоронят, и все время могут существовать в некотором таком клане: семейный клан, профессиональный клан. Часы тоже у нас развиваются по семейным стратам, когда мы говорим о немногих: у богатой семьи есть часы, а еще они есть в колледже некотором или в цеху, куда ходит мальчик-подмастерье, там тоже есть часы. У нас есть семейное развитие, у нас есть профессиональное развитие, у нас есть географическое развитие общности этой. И ее сопровождает дом, часы, и все остальные предметы на самом деле, которые мы знаем, все остальные явления, все остальные бизнес-применения.

После чего дом появляется у каждого. Дом, квартира, что-то, появляется у каждого. То, что мы живем семьей, то, что мы сохраняем семейные ценности, не является проблемой, для того чтобы у каждого из нас был дом. Мы еще не женаты или мы уже женаты, или наша жена умерла, и мы доживаем одни – не берем эксперименты советской власти с пропиской, берем нормальное, гармоничное развитие западноевропейских представлений о жизни человека. Мы хотим иметь себе дом.

Даже если мы живем в одном доме, мы хотим внутри этого дома иметь свой дом: свой кабинет, свою спальню, свой тренажерный зал, свою бильярдную внизу, которую мы считаем своей, несмотря на то, что туда может зайти наша жена и ребенок, он знает, что в данный момент он зашел "к нам": в нашу фотолабораторию, гараж, верстак, или что там внутри бывает.

Несколько домов у человека, мы сегодня находимся в этой фазе, да? У вас есть дача, у вас есть дом, у вас есть дом родителей, который вам завещают потом, у вас есть дом, убежище от всего того, что может произойти здесь, он находится в трех часах лета отсюда, в любом месте. У вас есть дом – убежище, так сказать, там, где вы ходите на охоту, в Алтайском крае. У вас есть много разных домов, у каждого из вас.

Следующий этап – у вас не будет дома. Мы не знаем, как это будет выглядеть, сегодня. Никто не знает, как это будет устроено. Никто не знает, что такое "не будет дома", и чему этот дом может отдать функцию. И этот период будет длинным, но мы неизбежно к этому придем.

СМИ. Герольд вывешивает царский указ на стене. Выходит одна газета на город – "Times", "Петербуржские ведомости". Много газет на город, много газет на семью, много газет на каждого из вас.
Что параллельно происходит? Параллельно дробится сознание общества. Ведь на самом деле, чтобы общество могло захотеть несколько часов, мы должны перестать себя считать целым и начать считать целым что-то другое, вот эти микро-комьюнити, о которых мы говорим.

Дальше происходит смешная вещь. Если условиям каждого из этих переходов является дробность, то мы должны понимать, что в этот момент, когда на каждого человека происходит много, мы имеем дело, по большому счету, с дроблением сознания человека. Человеку не нужно несколько часов, если он не воспринимает себя в разных социальных ролях, разными игроками. Вам нужны эти часы, потому что вы – байкер; вам нужны эти часы, потому что вы – инвестиционный банкир; но вам нужны эти часы, потому что вы – коллекционер редких часов. Все это может происходить с вами одновременно.

Вам нужна эта газета, потому что вы – домохозяйка, которая сажает цветы; вам нужна эта газета, потому что вы интересуетесь тем, что происходит в мире; и еще этот журнал, потому что вы учите испанский язык или способ приготовления еды при низких температурах. Каждый из вас должен усложниться вместе с системой, для того чтобы стать потребителем усложнений этой системы, если понятно, о чем я говорю.

И собственно говоря, вот здесь, в этот момент вы должны усложниться до отказа от привычной потребности. Ведь на самом деле все эти развития… Предмет развивается дольше человека. Родившись вот здесь, мы воспринимаем вот это как данность. Только если наша жизнь упала на этот переход, мы помним, то было так, а стало так, и должны к этому как-то отнестись. Потому что если мы родились вот здесь, например, в случае часов этот период 200 лет, между концом XVIII и началом ХХ века. Еще раз, берем нормальные цивилизации, не спрашивайте меня, почему так устроено в Зимбабве. 200 лет. А этот период – уже 100 лет, а этот период мы прожили с вами сейчас, меньше чем за 30.

Но в принципе, все равно все эти куски – они дольше одной человеческой жизни, а значит, мы не испытываем все эти кризисы. Помните Тоффлера, про скорость реакции на кризис? Мы реагируем на кризис ужасно: мы не способны к нему привыкнуть. Но, правда, счастье состоит в том, что на самом деле до сегодняшнего дня кризисов по отношению к явлениям, которыми мы пользуемся, нам, если повезло, попали в нашу жизнь один-два раза. Никогда их не падало слишком много.

И поэтому когда мы доходим досюда, с нами должно произойти по отношению к ключевому явлению самая важная вещь – отказ. Потому что здесь все-таки наша идентичность идет от ближнего круга к себе, в этот момент она начинает уходить от себя.

Есть огромное количество исследований про то, как люди отказывались, были вынуждены отказаться, например, от почты – обычной, от ритуала получения утренней почты, потому что она не нужна, потому что существует электронная, у которой нет дискретности доставки. Мы с вами никогда не жили в мире, где почта работает, поэтому у нас такой проблемы нет, а есть страны, где это реальная проблема. Неврозы возникали у человека, что он приходит – а там нет письма, потому что уже никто ему не пишет, а он еще получает.

И так много моментов. Когда мои родители отказывались от совместной жизни со своими родителями, что происходило почти 70 лет назад, они сами по себе испытывали стресс влечения, то есть они желали перейти в следующую фазу, а стресс, который был у их родителей и бабушек и дедушек, кто еще жив был в этот момент, был наоборот стресс защиты: они хотели, чтобы жизнь в эту фазу не переходила.

Сложно рисовать все технологические аспекты, почему важно все это рисовать, я сейчас объясню, хотя сам терпеть этого не могу, как вы видите, практически не рисую. Сейчас мы до этого дойдем.

Давайте еще один пример разберем. Явление под названием фиксация изображения окружающего нас мира или нас самих. Это очень интересная история, потому что она распадается на разные явления, каждое из которых повторяет эту схему, но при этом на самом деле можно рассматривать их вместе, как одно явление. Понятно, это живопись.

Живопись наскальная или резьба по колонне некой. Потом – живопись, эпоха Возрождения, купцы – живопись, все учатся живописи, каждый разночинец учится живописи, внедрение рисунка в стандартное школьное образование, принятие системы общего образования, хотя бы четырехклассного, которое включало в себя рисунок. XIX век, середина XIX века – оп! – возникновение фотографии, вроде совершенно другого явления, которое мы тоже можем рассматривать как другое. Одно на город, несколько ателье на район, после этого фотоаппарат у каждого, сегодня 700 фотоаппаратов у каждого, фотографий только нет. Вот их больше нет, они отдали себя.

Но на самом деле, если мы рассматриваем фотографию как продолжение живописи, как продолжение явления фиксации, то это еще более кошмарный произошел с нами в этот момент разрыв, перерыв, смена и так далее. И главное – она обусловлена значительно большим фактором. Вот тут, совершенно не зная ничего про фотографию, должна была развиваться химия. А вот здесь должна была развиваться оптика. И мы понимаем, что оптика достаточная… Если мы ничего не знаем про китайцев, они плохо себя фиксировали в этом смысле, но говорят, что с VIII века, и уж точно с XV века в Европе оптика сделала все необходимое для решения проблем современной фотографии, включая цифровую.

Все было понятно про линзу, было понятно про камеру обскуру, было понятно про перспективу, было понятно про фокус. Все было понятно. Но при этом живопись не использовала практически эти данные, кроме некоторых, которые через камеру обскуру рисовали, обводили – в основном немцы времен Возрождения. Но, в принципе, считалось, что это совершенно никому не нужно. Но с XVII века все нормально.

А химия дозрела через 250 лет. Совершенно другим способом научились фиксировать. Вымывать сначала серебро, всякие другие, желатиновые, основы. В этот момент мы получили совершенно другую историю.

И вот уже сегодня, на наших глазах, происходят флуктуации дикие (они всегда дикие, картинка, которую я рисую, она ужасно упрощенная). Мы же с вами понимаем, что восемь лет назад нам казалось: "О, все!" – хотя я помню людей, которые спорили. "Все, появилась цифровая фотография, у нас теперь фотография вся будет цифровая, у нас будут цифровые фотоаппараты, все будет цифровое, прекрасно-прекрасно".

В этот же момент происходила телефонная революция, да? Люди не понимали, что это один предмет. Но сегодня люди уже понимают, что это один предмет, но экономика еще позволяет делать вид, что этих предметов несколько, в зависимости от маркетинга, какую функцию ты выносишь вперед.

Потому что не передающий фотоаппарат уже тоже не имеет никакого смысла. Ну куда ты все это денешь? Ну, по проводу завтра. А послезавтра – никакого провода, а если никакого провода, почему он передает только файлы фотографические? Раз он все равно передает какие-то файлы, почему он не может быть одновременно телефоном, телевизором, вибровизором и хрен знает чем? Это предмет, который передает цифровые данные. Который их где-то берет (например, фотографирует) и куда-то передает. Почему он называется, собственно говоря, фотоаппарат? О’кей, почему он называется телефон? Я вообще не понимаю, почему он должен как-то называться в этом смысле. Они все перекрестно отдали друг другу функции.

Почему важно рисовать? Потому что (и, собственно говоря, возвращаемся к стартап-академии) возможности нового бизнеса, точки бизнеса, возникают на любом из этих пересечений. И нигде больше они никогда не возникают. Новый бизнес, в отличие от старого, текущего, длинного, недавнего, но тоже происходящего, масштабированного, не масштабированного, возникает только в точках пересечений чего угодно: технологии с социалкой, социального развития с demand, предположим: вот эта линия запросов, так сказать. Разных технологий между собой. Только там появляется возможность нового бизнеса, никакого другого не появляется нигде.

И лидерство в этом бизнесе возникает, на самом деле, вот на этом этапе: технология позволила, благодаря технологии создан объект или явление, или что-то. Вот здесь он массово востребован, а здесь стартапер превратил это в востребованное. Это рискованный бизнес, это – безрисковый. Все, ничего другого никогда нигде не было.

Эти точки – они называются по-разному. Украинская революция. Полет Гагарина. Овечка Долли. Это все неважно, это есть эти точки. До овечки Долли работают инверторы: невозможно создать запрос на услугу, которой нет, невозможно создать запрос на услугу, в которую невозможно поверить. Тут появляется овечка Долли – клонирование становится бизнесом.

Параллельно есть миллионы инверторов, который должны сделать так, чтобы этот бизнес был удачный, есть масса людей, которые работают в социальной страте, потому что мы же с вами понимаем, как я говорил, есть люди стресса, которые за движение вперед, и есть люди стресса, которые за недвижение вперед.

На самом деле, у этого есть другой способ объяснения. В любой момент своей истории по какому-нибудь поводу общество испытывает надежду и страх. И между надеждой и страхом лежит бизнес. Каждый раз, и мы с вами много раз это переживали.

Давайте вспомним. Не на кого показывать пальцем, есть ли здесь люди, которые помнят советскую власть. Страх. Помните это все: "Лишь бы не было войны!"? 70-е годы – тяжелейший страх ядерной войны.

Можно обсуждать, что в этот момент происходило с технологиями, что в этот момент происходило социально, что только что был 1968 год или только что был Кубинский кризис (относительно истории «только что»), почему, но это был довлеющий страх. Что было надеждой? Космос, конечно. 1961 год. Гагарин. Космос.

Этот страх и надежда не обязаны находиться в парных отношениях, они могут быть любыми.

Клонирование – начало 90-х. страх. Интернет – надежда.

Есть миллион других пар, одновременно существовавших. 80-е годы. СПИД – страх, конец советской власти – надежда.

Между этим и существует бизнес. Вот этот рисковый бизнес существует в эксплуатации надежды. В то, что под надеждой будущий период, собственно говоря, доходы будущих периодов, мы аккумулируем здесь необходимое количество усилий, для того чтобы из явления создать продукт, из продукта создать рынок, и параллельно заставить людей захотеть этим рынком пользоваться.
Есть масса на нашей памяти этих точек, которые мы с вами все одновременно прошли. Ключевая для меня, конечно, в моей карьере, это был Интернет, когда мы начинали заниматься, Интернетом в России пользовалась 61 тысяча человек. То есть этого рынка просто не было в 140-миллионной стране. Всех этих людей можно было вывести на площадь Тянь Энь Мынь и оставить прямо там. 61 тысяча человек превратилась в рынок, потому что продукт был, технологии созрели, и все, что необходимо было сделать, это превратить технический запрос в социальный. Это, собственно говоря, делается маркетингом и деньгами.

Еще важно помнить, что мы не одни на этом свете. Прекрасным примером является любой пример других сообществ. Например, нам прекрасным примером является Америка. Когда мы говорим: "Подождите, но там же все жуют жвачку!" – соответственно. Но и в Америке не было пользователей Интернета, а они появились, потому что запросы можно формировать не только на примере. Ну, это вам на курсах маркетинга прочтут.

На нашей памяти было огромное количество людей, которые начали бизнес вот здесь, и вы не знаете их имена, а некоторое количество людей, которые начали бизнес здесь, некоторые из этих имен вы помните все, потому что это люди, которые создали индустрию.

Создание индустрии, превращение вот этого – это самая большая мечта, самая большая радость, которую бизнес-человек может себе позволить. Как я говорю в этих случаях, 700 человек торговало на Арбате джинсами, только один из них был Михаил Фридман. Но это неважно, просто запрос на джинсы в этот момент вызвал большое количество людей, некоторые из них сделали это индустрией.

Вы понимаете, почему я говорю, что джинсы сделали индустрией банк? Очень важно определить явление. Только джинсы не были предметом одежды, джинсы были фиксацией символического капитала, как, собственно говоря, и банк сегодня является фиксацией вашего символического капитала. Кроме того, что финансовым инструментом, так джинсы тоже можно было носить – это неважно, важно, зачем они вам нужны, почему мы хотим их, а не фабрику "Большевичка".

Это явление называется фиксацией символического капитала. Или не обязательно фиксацией символического капитала, там еще 10 способов найти и определить это, и в этой стратегии, которую мы смотрим, джинсы и банк будут находиться внутри одной линии.

Собственно говоря, когда вы хотите создать какой-то бизнес, мы реально говорим только про В2С, мы понимаем, что внутри В2В совершенно другие отношения, это отношения, не связанные с запросом, не связанные с реально создаваемой потребностью. Это отношения с существующей технологической потребностью, эти отношения не вполне рыночно развиваются, в России – тем более. Тем более что внутри В2В есть отношения с государством, отношения с нерыночным долженствованием. Это совершенно отдельный курс лекций, который кто-нибудь вам прочитает.
Так вот, когда мы говорим про В2С, про бизнес, обращенный на людей, на community, на абстрактного объекта маркетинга, когда мы говорим про них, мы должны понимать еще, что, придумывая, чем вы будете заниматься, позиционируя себя на этой карте – на этой или на той любой другой, которую вы себе придумаете (но если вы ее не придумаете, вам хана), вы также должны понимать, что цена этого позиционирования принципиально разная.

Почему? Потому что есть два критерия, которые не позволяют нам расслабиться и дождаться точки, которая нам максимально интересна, потому что наша жизнь коротка, потому что наша жизнь не в состоянии покрыть любой кусок, который мы хотим. И нам совершенно все равно, что будет с домами в тот момент, когда люди перестанут быть потребителями услуг. Мы будем мертвые. Нехорошо про детей так, но, в принципе, все равно. Не мне, а все, с точки зрения бизнеса. Человечеству – метафизически, биологически, как родителям – очень важно, а как бизнес-единице – все равно.

Также и здесь. Поэтому вы должны посмотреть, накладывает на это, вот тот период жизни, который вы готовы потратить на дожидание этого. Ключевым критерием в стартапе должно являться то, готовы ли вы лично инвестировать в это свою жизнь, вот такой кусок. Понимаете, да? Есть масса людей, которые не преуспели сразу, и долбили, долбили, долбили по 30 лет в одну точку и преуспели. А если нет? Поэтому на самом деле вся эта картина мира имеет смысл, только если вы находите какую-то свою применимую историю, которой вы готовы дождаться.

Второй момент здесь ключевой – это риски. Мы с вами прекрасно понимаем, что вот здесь, например, инвертор, превращающий себя в предпринимателя, это риск, и выхлоп гораздо выше. Форд, который не был предпринимателем, был инженером, создал машину и стал с ней предпринимателем, практически захватив десятки процентов рынка, практически целиком владея индустрией. Риск необычайно высок.

Представьте себе, что здесь явление не технологическое, а социальное. Например, революция некоторая. В 1989 году можно поставить на то, что Чубайс будет распределять госсобственность? А можно, поставив на это, сесть в тюрьму? И вот он, риск. Если здесь стоит гигантское перераспределение собственности?

Ну, про Чубайса неинтересно, у каждого свое мнение, давайте иначе – Фидель Кастро. Социальное явление под названием Фидель Кастро. Всем понятно, что когда кончится власть Кастро, начнутся земельные реституции. Земля, которая сегодня стоит 2 копейки, потому что американцы не могут ее покупать, вырастет в цене в тысячу, миллион раз, если только не будет забрана, потому что она когда-то уже им предназначалась. Вот он ваш стартап: скупаю земли на Кубе. В любую минуту могут ограбить, убить.

А самое главное, что все это рассуждение я рассказывал в итальянском Университете Пьяченцы 17 лет назад. И тоже я приводил в пример Фиделя Кастро. Он жив до сих пор, вы 12 лет ждете. Ваша жизнь, 12 лет вашей жизни потрачено на то, что он там помрет. Ну, как-то жалко все-таки.

В отличие от казино, здесь нет ограничений, вы можете повышать ставку всегда. Организация убийства Фиделя Кастро, потому что вы не можете ждать 12 лет – что это? Это просто повышение ставки. Но, соответственно, риск у вас становится уже вообще другой. Можно и не дождаться, а вас, со всей семьей и деревней линчуют. Понятно, да? Время, риск, место, в котором находится социум, место, в котором находится технология – и по отношению ко всему этому то явление, которое вы хотите создавать, дистрибуировать, продавать, изменять, если вы хотите на этом заработать деньги.

Я закончил. Вопросы – давайте. Прошу вас, спасибо.

- Добрый день. Меня зовут Диана. Мне очень интересна ваша точка зрения, какая у нас сейчас надежда и страх? Спасибо.

Кудрявцев: Смотрите, дело в том, что российское бизнес-сообщество сегодня не является единым. В самом начале я говорил, что наиболее важно наиболее точно определить, когда мы говорим "все" – это кто? Когда мы говорим "каждый" – это кто? Когда мы говорим "часы", мы имеем в виду что? Ничего нет важнее определения. Поэтому когда вы говорите, какая у нас надежда, вы исходите из того, что мы с вами – это некоторые "мы". Сегодняшнее российское бизнес-сообщество, сегодняшнее российское общество в целом не дает мне возможности быть в этом уверенным.
Нет никакого "мы". Мы находимся на этапе формирования разных комьюнити. Главный страх того комьюнити, про которое я понимаю, например, состоит в том, что сегодняшняя структура управления России неэффективна и опасна для свободы. Но существует огромное количество людей, которые считают, что это не так и вообще на самом деле сегодня существующая система управления в России является главной надеждой этих людей, а не страхом. А страхом является – бандеровцы сейчас придут и всех порешат. Есть же такие люди? Мы точно знаем, что есть. Вопрос: как устроена сегодня наша аудитория? Физически это вы, этого не знают.

Вот поздняя советская власть и в связи с тем, что бизнес-сообщество только зарождалось, оно было абсолютно монолитным. Вот в этот момент перестал быть монолитным советский народ. Была у них некая новая формация – советский народ. Он когда-то был, наверное, а потом он перестал быть, и вычленилось несколько сообществ. И в этот момент сообщество можно абсолютно однозначно описать. На этом построена газета "КоммерсантЪ". Она делает вид, что у нас есть бизнесмены. Бизнесмены у нас действительно какие-то есть, но не знаем, какие, потому что сообщество новое, к ним можно одинаково обращаться, потому что они еще не развелись между собой, они не стали разными.

Я эмигрировал в 1990 году, на несколько лет уехал в Израиль, потом был в Англии, неважно. И со мной эмигрировало в этот момент, потому что форточка была открыта, огромное количество людей с одинаковым фильтром: все оставь, возьми с собой 200 килограмм, гражданство сдай, книги не вывози, картины не вывози, вот тебе вилочки. Они одинаково уехали и в этот момент они стали сообществом эмиграционным. Люди, которые уезжают из России сегодня, сообществом не являются, потому что они разные уже.

Вот когда они одинаковые туда уехали, было абсолютно понятно: ага, сейчас приедут и будут искать любую работу. Давайте издавать газету, пусть она первые полгода, первый год пишет о том, где найти работу уборщика. А вот они уже немного освоили, выучили язык. Давайте писать всем им о том, что… Потом всем им нужно взять ипотеку, потом всем им…

То же самое новый класс в России в 90-е. Сначала все малиновые пиджаки, даже те, кто не бандиты, потому что так модно, потом все летают VIP-классами, потом все покупают себе самолеты, потом стало можно фитнесом заниматься, потом все на тайских таблетках, они для похудания. Чем сложнее мы становимся, идя по этому пути с технологиями, привычками разными, тем сложнее мы диверсифицируемся, и тем сложнее сказать, какой у нас с вами общий страх и общая надежда. Я считаю, что сегодня они лежат в одной плоскости. И страх и надежды лежат в одном и том же месте. Страх, что этот вопрос будет решен по пути, который мы считаем неэффективным, я считаю неэффективным, то есть обратный англо-саксонской модели матрицы, неважно, в любой точке, которая не идеальна, но эффективна. А надежда в том, что как-нибудь обойдется, и снова поедем. Наверняка существуют также другие страхи и надежды. В Индии, в Латинской Америке, в Китае эти страхи совершенно другие. Может, даже они другие и у вас.

- Есть ли само по себе конкурентное преимущество, если рассматривать эту пару – страх и надежда – не как дихотомию, а как, извините за сленг, комплиментарные полярности?

Кудрявцев: Разумеется, это так и есть. Я же сказал, они не являются парой в полном смысле. А осознание превращает в дополнение любую вещь, как только ты осознаешь, что "снег" и "далеко", нужна теплая машина. Неважно что, вещи, не связанные между собой, но осознанные одновременно, позволяют создать предложения по решению двух векторных любых задач. Это не тяни-толкай. Более того, они существуют разные. Я сейчас помню, что надежда была, помню, что боялись клонировать. Это иррациональный страх. Сегодня же очевидно, что клонирование – не страх, и даже надежда. Рак, клонирование органов, перемещение. Человек, который понимал это тогда, против мифа шел.

- В связи с этим есть такой термин "сфумато", противостояние неопределенностей.

Кудрявцев: Доклад, который я делаю, как называется "Логика несозданного". Это ровно это. Мы знаем, что этой вещи нет, но знаем, как она должна работать, какой процесс она должна удовлетворить. То же самое к вопросу, с каким выражением лица мы должны это делать. Страх, наверное, то, во что мы пакуем эту технологию, какую удовлетворенность мы испытываем. Это работает на совсем мельчайшем уровне.

Вот я вчера залайкал стартапчик. Он послезавтра будет презентован в Америке. Ребята, которые делают такие фигулечки, у которых одна сторона клейкая. Ты их наклеиваешь на все предметы, и твой телефон тебе все время говорит: "Далеко ушел от ключей, далеко ушел от ключей. Собака далеко ушла". Тебе дают приборы, и не ты ищешь ключи, как раньше было. А теперь они все время о себе сообщают, как только расстояние… Такая история, абсолютно уверен в полном успехе. Эксплуатируют что? Страх. Прямая эксплуатация страха потерять. Ребята нашли решение этого вопроса, причем абсолютно вписав его в эту схему. У нас слишком много предметов, которые мы носим с собой. Явление – предмет, который мы носим с собой. Один на всех, огромная орда, идущая за Чингисханом. Или шестеро мужиков тащат на себе скраб всего племени. Вот когда у тебя на один портфель, на один карман 700 предметов становится разнофункциональных, с одной стороны, развиваются технологии по их совмещению, потому что достали невозможно. Есть отдельные стартапы, которые делают уже твой телефон ключами. Вместо того чтобы твой телефон искал ключи, есть такой способ, сделать телефон ключами. Открываешь двери, потом все сломалось, электричества не дали – тоже очень страшно, остался на улице. Вот ребята нашли такое решение. Так они эксплуатируют страх прекрасно совершенно.

- Добрый день, меня зовут Валентина, я предприниматель. У меня один комментарий, один вопрос. Комментарий – я недавно познакомилась с замечательным стартапом, хочу сказать, что классные ребята и хорошая история. А вопрос у меня про единые стартапы. У меня есть мечта сделать газету, как в Лондоне, которая пишет бесплатно и просто про бизнес. Понятно, что здесь не в это время, не в этих реалиях. Вопрос: куда идти, есть ли смысл делать что-то в онлайне сейчас в текущей ситуации? Или лучше забыть про все это?

Кудрявцев: Умеете отвечать на сложные вопросы? Сколько вам лет?

- Мне 26.

Кудрявцев: Не занимайтесь медиа. Если бы вы ответили 19, я бы вам сказал, на какой сайт надо зайти, на этом сайте есть большая таблица, где вас этому научат, и где вы сможете это применить. 26 – чуть-чуть поздновато классическим путем.

У меня есть друг, партнер по бизнесу, многолетний товарищ, его зовут Антон Борисович. Он много раз изменяет своим максимумам, придумывает и врет сам себе и окружающим в надежде или в страхе, что будет неправильно понят. Но сами максимумы его необычайно точны. Заниматься медийкой сегодня – это самому себе мазать лоб зеленкой. Это и технологически, и политически в России так, и будет так еще большое количество времени. Нужна смена поколений, для того чтобы это изменилось.

Простая история, это В2В-бизнес, он не медийный как таковой, он технологический. Он предоставляет медиа-игрокам некую технологию, которая позволяет решать им некоторую проблему. Он ничего не представляет обществу, он общество не задействует в процессе.

Медиа – это все-таки некая индустрия, которая общается с обществом. Для этого общество должно находиться в понятной фазе, и в понятной фазе должна находиться медийка. В этот момент это один из самых прибыльных бизнесов, как Телеком, например. Что такое нормальная EBITDA сегодня для не стартапа, для устоявшегося бизнеса в нормальном устоявшемся мире? 15% все в восторге, ваши акции растут, но это пацаны не до 60. Я имею в виду не iPhone, а те, кто звонят – 50, 60, 40. То же самое медиа. Общение, ощущение причастности продается за любые деньги. И в 60-е, когда общество было более или менее устоявшимся, в 50-е еще лучше, а также в начале 80-х, когда общество стало устоявшимся снова, медиа-магнаты были одними из самых богатых людей в англо-саксонском мире, потому что вход не такой дорогой, а выход очень дорогой, EBITDA очень большая.

Сегодня это не так, российское общество неустоявшееся, технологии определяет не российское общество, они тоже неустоявшиеся. В этом смысле мне дико интересно заниматься только как жизненной стратегией молодых, понимая, что за те 8-10 лет, что вы учитесь, готовы будете рискнуть и сделать свою карьеру и вложить какие-то свои деньги во что-то, что-то из этого устоится. Будет мне сегодня 19 лет, я бы бросил все, уехал бы в Долину, изучал бы медийку на стыке с технологиями где-то между Бентли и Стэнфордом, потом стажировался в каком-нибудь последнем умирающем офлайн-монстре в попытке превратить его в онлайн. Разумеется, в Нью-Йорке или Лондоне, после чего в России пришло бы что-нибудь в порядок, а за эти 10 лет технология бы выкристаллизовалась, и можно было бы приехать сюда и с этой технологией строить новое медиа-пространство. Я так и сделал, если честно, 20 лет назад. Я приехал из страны, в которой был Интернет, в страну, в которой не было Интернета, в страну, которая была к нему готова, потому что она была устоявшейся более или менее.

В 1996 году относительно, например, 1991-го или 1993-го, по улицам медведи еще бегали, но в них уже не стреляли. И собственно говоря, давайте мы вам привезем этот Интернет, которому мы там выучились. Безусловно, эта фаза наступит снова, сегодня не она. Мне очень жаль вас разочаровывать.

- Здравствуйте, меня зовут Елена, я представляю Ассоциацию развития города Ижевска. У меня был немного другой вопрос, он связан с социальной темой. Скажите, пожалуйста, что вы думаете по поводу развития территорий? Сейчас мы активно занимаемся и увидели, что набирает обороты такой процесс, как объединение сообществ внутри городов, к примеру, и увеличение эффективности управления данными городами. Как вы могли бы прокомментировать относительно той схемы, которую вы нарисовали, и что нас ждет дальше?

Кудрявцев: Я точно так же могу прокомментировать, более того, будь я вашим преподавателем, я бы отказался это делать, потому что хватит, я все объяснил, идите теперь объясняйте сами, где формирование сообществ городов находится на этой схеме. Но я отвечу. Это история про единость, если в нас есть что-то единое, то оно вот это. Все писали стихи в 60-е, в 70-е все писали бардовские песни под гитару, в 80-е все устраивали дискотеки, в 90-е тоже что-то делали, сейчас все занимаются урбанистикой. На это есть потребность внутри нас, потому что на эти города невозможно смотреть и, безусловно, это спекулятивная тема на рынке. Все это спекуляция, все это куда-нибудь пройдет, но при этом города наши надо будет изменять, и просто пройдет хай вокруг этой темы. И главный блоггер страны будет заниматься не урбанистикой, а чем-нибудь другим, как, например, 10 лет назад занимались едой. Это ж так просто на самом деле.

Кто определяет судьбу города и для кого она определена? Определение – для всех. Происходит выкуп земли, дробление, феодальная раздробленность, люди собирают барщину, оброк, пошлину, приезжают в города, выстраивают слободы, строят себе имения большие. А те имения, которые они строили под городом, постепенно вливаются в город, потому что город растет. Все уехали, всё приватизировали, у каждого есть свой дом, у каждого есть свой участок и так далее, то есть решение принимается на решение. Мы говорим не о городе. Мы говорим о том, как существует идея принятия решений про город. Каждый человек выбирает свой город, каждый человек живет в нескольких городах и в нескольких средах, не в городах. Можно жить в Нью-Йорке в четырех разных средах, жить, пребывать, существовать, принимать решения.

Но давайте на секунду отвлечемся от городов, вообще поговорим про принятие решения, про управление. Это та же самая схема, но закольцованная. Мы с вами понимаем, что раньше все принимали решение неким общим образом, потом они делегировали это решение богу, который принимал решение через вождя или шамана, но, в принципе, если он принимал решение, которое общество не готово акцептовать, его съедали. Знаете, как в Китае было про небесный мандат? Небесный мандат позволяет императору делать все на свете, потому что император по воле небесного мандата, он может делать все. А если он случайно потерял власть в результате восстания неразумных или еще чего-то, значит, Господь отозвал у него небесный мандат, значит, он не имеет права быть императором.

Понятно, что в западноевропейской цивилизации для нас наиболее важны эти точки – античность, Возрождение, Французская революция, национально-освободительное движение ХХ века, войны мировые Первая и Вторая. Это ключевые точки, сопровождавшие самые большие технологические, социальные взлеты на свете. Афины – непредставительная демократия, она тотальная. Все граждане Афин должны были принять решение, не делегированное никому. В конце концов, почему появилась представительная демократия? Потому что общество расширялось до такой степени, что не было площади, которая могла собрать его. Так появились выборы, так появилась представительная демократия со всеми ее ужасными минусами – коррупцией и всем на свете.
Но на самом деле, что происходит сегодня? В Эстонии, например. Представительная демократия стала не нужна. Из-за Интернета, из-за новых технологий можно спросить каждого. Не смысла спросить каждого только в том случае, если ты всю дорогу работаешь на уравнение всех с социально-интеллектуальной точки зрения. Тут нас спросили – всех и каждого – по ряду вопросов, вот мы и живем там, где живем. Демократия работает только в ситуации постоянно нарастающего просвещения. Про это и была и эпоха Возрождения, и Великая Французская революция была правильная, про лаг, который образуется между просвещенным и непросвещенным слоем. И в этом смысле что такое всё? Это самоуправление с возможностью моментального снятия реакции. Самые знаменитые люди сегодня в самоуправлении, урбанисты, в Москве – это кто? Варламов, городские проекты, Лебедев со своими дорожными знаками. Люди, которые одновременно пытаются решить проблему и сидят на том канале доставки информации до вас, который максимально донесет до вас, минуя всех тех, кто узурпировал представительные способы донесения до вас информации. То есть одновременно происходит просвещение, вам объясняют, почему трамвай плохо или троллейбус хорошо, одновременно позволяют вам нажать кнопку «согласен», потом будут приходить на заседание и говорить: "А вот 75% пользователей Интернета поддерживают идею пешеходной зоны вокруг памятника Маяковскому на Триумфальной площади".

Что будет дальше с этим? Либо это будет система, когда по любому вопросу мы проводим некий референдум, даже не референдум, мы понимаем, как устроено общественное не опросами, а прямым волеизъявлением. И тогда, собственно говоря, мы сможем нанимать профессионалов для решения понятных нам проблем. Потому что сегодня в градостроении – чем больше город, тем больше непонятных проблем. Нет общественных консенсусов ни на какую тему. И если в западной демократии наличие миноритарного возражения является признаком здорового общества, то у нас наличие миноритарного возражения, во-первых, считается признаком чего-то там, и надо немедленно мочить, арестовывать и не давать говорить, а во-вторых, оно дисперсно, когда ты не понимаешь, по отношению к чему это возражение.

Это вот история с платными парковками в Москве. Есть семь аргументов слева, почему эти парковки нельзя вводить, и семь аргументов справа, либертарианских, по поводу того, что они как-то ограничивают наши свободы, а слева аргументы – как, откуда у нас деньги и так далее. Все это одновременно, правда.

Дело в том, что весь этот процесс, может, в каком-то смысле над ним есть еще психологический фактор, социальный, параллельно идущий. Человек, живя в эту эпоху и в эту эпоху, у него психология устроена по-разному, и важнейшее, что у них устроено по-разному, это ответственность. Свобода, как превратно понятая необходимость, в них живет иная. И я считаю, что сегодня мы находимся в самом начале этого пути. Я сейчас говорю про урбанистику.

Когда мы уже понимаем, что, в принципе, что могли бы выбрать себе город, могли бы выбрать способ жить, но мы еще находимся в неразрывных отношениях с данным нам образом жизни. Мы уже знаем, что у нас есть какой-то другой, мы хотим этот данный изменить. Мы одновременно являемся людьми, которые спешат вперед, и одновременно являемся людьми, которые хотят немного назад.

Вся наша урбанистика построена на том, что мы хотим, чтобы было как в детстве, если только мы не выросли в городке Арзамас-16, если мы столичные жители. Мы хотим, чтобы было всего меньше, меньше машин, но чтобы они были круче и ездили быстрее, мы хотим, чтобы было все пешеходно и красиво, но при этом мы очень хотим успеть на другую окраину Москвы за 15 минут. И так же, как в медиа, мы еще не определились, каким является идеальный город.

На самом деле, здесь еще есть представление, кроме надежды и страха, рожденное надеждой и страхом представление о мечте. У людей есть в разное время разные мечты. Я прекрасно помню мечту Стругацких – мечта начала 60-х – о том, что существует некий коммунизм, о том, что существует некое добро в человеке, которое вне обстоятельств и разыгрываемых карт, всегда победит. И этот гуманизм находится не в божественной, не в социальной, а в такой как бы технологической мечте, в том, что мы будем летать в космос, что с нами все будет прекрасно и хорошо. Так же и мечты о городе.

Америка сегодня, даже несколько десятилетий – это мечта о своем загородном куске. Ценципер прекрасно отвечал на этот вопрос: "Мы сегодня считаем, наша мечта сегодня, что мебель должна быть тяжелой, потому что это значит, что она настоящая". Мы так много существуем в виртуальном мире, что мы хотим, чтобы стол был срезан из настоящего дерева, тяжелым, невыносимым, огромным, и за ним собралась та семья, которой на самом деле ни у кого из нас нет, потому что мы сидим в Интернете. Это показывает: изучите спрос. И так было всегда. В начале 50-х, в 60-е никто не хотел этих огромных дров, все хотели этой легонькой из пластика, такие одноразовые столики с одноразовыми стаканчиками, которые говорили о том, что наша жизнь стремится вперед, нас ничто не держит, мы нигде не останавливаемся, у нас все высокотехнологичное. Вот она, наша свобода.

Все прошлые цеплялись и не могли бросить свою квартиру, свой дом, поэтому пришли большевики и немцы их расстреляли последовательно два раза. А нас ничего не держит. У нас еда такая в тюбиках, можно в космос летать. Если сегодня про еду в тюбиках скажешь какому-нибудь нормальному человеку, тошнить начинает сразу, он же хочет, чтобы Сергей Пархоменко, Елена Чкалова как самому приготовит суши, потому что у нас есть куча времени, у нас есть жизнь, и жизнь наша в мелких деталях.

Но мечта меняется, и города не успевают меняться с этой мечтой, потому что они тяжелые, их надо строить, этой мечте подчинять. Россия в этом смысле находится в преимущественном положении, если все проблемы с управлением убрать, потому что нам нечего сохранять. На сегодняшний день нам нечего сохранять. За пределами Золотого кольца у нас нет ни одной ценной постройки. Надо сохранять природу, но это как-то проще.

Все что мы делаем руками в Сибири – это позор, на Дальнем Востоке – тоже. Это решения, разработанные в 40-е годы. Все блочные дома, которые сносят в Москве, там до сих пор строят. Блочные – по способу думать. Человек – это некоторый улей, который надо куда-то засунуть, в нем есть иерархия: возле реки у нас живет администрация губернатора, дальше у нас живут эти, а в конце у нас живут рабочие, и там, понимаете, как устроено. Красивые, одноэтажные, огромные, длинные, широкие – горизонтальная путинская вертикаль, на природу она горизонталь. Губернаторский дом – ого-го! Есть у тебя участок в Рублевке, ну построй себе 15 этажей. Не хочет. Хочет такого же размера, как 15-этажный, только чтобы он на боку лежал. У тебя есть хорошие домики купеческие, сохранившиеся со старых времен. Потом у тебя рабочие и горожане, надо дешево – массовая 15-этажная застройка. А в конце киргизы и туркмены сразу. Обычно балка, некий овраг, и там сразу самострой. Потому что их временность на этой земле не определена принадлежностью к этой земле, в отличие от элиты или даже рабочих. Она случайна – этого назначили, этого занесло, и вот они живут в одноэтажке.

Не знаю я, как будет развиваться урбанистика, она неотделима от русского национального характера, экономики и всего остального.

- Добрый день, меня зовут Галина. Вы начали рассказывать про мечты и про то, что меняется конъюнктура, и вчера в урбанистике было модно современное искусство, завтра будет фэшн. Вы приводили в пример человека, которому сегодня 19 и перед которым стоит выбор, если бы вам сегодня было 19 в условиях той ситуации политической, экономической, и технологической нынешней, какой бы был выбор вашей профессии, деятельности, и какой бы вы дали совет, исходя из этого, тем, кому сегодня 18-19 лет?

Кудрявцев: Хотите общий совет, абстрактный, просто поколенческий. Главная ценность – быть собой. Я знаю, какие профессии сегодня выгодные, я знаю, где выгоднее жить, я знаю, где безопаснее жить, я все это знаю. Но я этого не делаю, потому что это мнение ограничено. Мы же говорим о другом. Мы говорим о факторе: вам 19 лет и вы хотите заниматься медиа. У вас есть два гвоздя, которые держат вашу конструкцию. Тогда ваша свобода выбора этим ограничена, и я вам говорю: "Тогда поезжай туда-то, учись тому-то, потому что там про это лучше всего". Тогда я смогу дать рецепт. А так вообще – я не знаю.

Например, я считаю, что сегодня мы находимся в огромном медицинском бизнес-прорыве. 80-90-е годы в каком-то смысле подготовили огромный организационный медицинский прорыв. 40-50-60-е – с появлением антибиотиков и инвазивной хирургии подготовили научный и идеологический прорыв, а бизнес-прорыв в медицине происходит сейчас. За этим появляются огромные деньги, потому что огромный demand золотого миллиарда говорит: "Все, ты не готов больше радоваться, что когда-нибудь люди победят рак. Я хочу, чтобы я был первым поколением, я готов платить за это сколько угодно". Но я никогда не пойду заниматься медициной и вкладыванием денег в медицину. Будь мне сегодня 19 лет и учеба медицине – я к этому способный, это соответствует моему характеру, это соответствует моему бизнесу, моей идеологии. Медицине я бы начинал учиться здесь, проще, на русском языке, сохранилась еще какая-то школа. При этом здесь совершенно невозможно ни стажироваться, ни работать врачу или ученому, потому что для этого нужны технологии и приборы, которых нет. То есть можно выстроить, если человек хочет заниматься медициной. Сегодня очень много перспективных областей. Когда я говорил, что перспективной является каждая точка пересечения, они дробятся на очень маленькие технологии. В каждой из них есть какие-то свои маленькие перспективы.

Раньше можно было сказать, когда мы начинали: "Я буду заниматься Интернетом", – а еще говорили: "В Интернете написано", – потому что все это было небольшое, можно было одним словом определить. Но сейчас нельзя так говорить, нет никакого Интернета, сегодня говорят: "Я флеш-дизайнер, я специалист по базе данных на этом языке". Я, человек, который занимался Интернетом с самого начала, могу даже не знать этого языка, классификация произошла моментально. Действительно, там есть какие-то перспективные отрасли, а есть неперспективные, но в перспективных тоже иногда есть деньги, просто требуют другого характера.

Понимаете, люди, которые сегодня производят наручные часы, притом, что некоторые из них продолжают зарабатывать, есть огромные хвосты перепозиционирования того, о чем мы говорили, luxury и так далее. Есть люди, которые идут и этому учатся, в частности, потому что это немодно и соответственно число других людей, которые хотят этому научиться или прославиться в этом и прогреметь, их очень мало. И если ты идешь сегодня делать наручные механические часы, то я тебе отвечаю, и в Швейцарии, я могу тебе что-то посоветовать, а с другой стороны, ты должен быть гением, потому что все остальные купят электронные. Но такие гении каждый раз есть. Назовите сегодня 10 марок часов, я попытаюсь вернуться в те термины, с которых мы начинали. Ты попытаешься назвать 10 знаменитых пар, они будут очень смешно устроены. Семь из них будут трехсотлетними, и три из них будут двадцатилетними, просто не существовавшими раньше. Это вот люди, которые сели на хвост. Много очень перспектив, я считаю, что будет меняться транспорт.

И еще поговорим о простых технологических вещах, не будем говорить о социальных, о работе внутри социальных стран учеными, преподавателями, организаторами, менеджерами. Мы про технологии, про индустрию говорим. Будет менять чудовищно транспорт как внутригородской, так и межгородской. И Россия не будет флагманом этих изменений.

Про страхи. Есть такой страх – называется ГМО. Этот страх уйдет. Огромные силы будут брошены на то, чтобы он ушел, потому что на самом деле никто не может его определить. Это запущенный страх. Это консервативно-охранительный campaign старой агрокультурной Европы. Ничего другого за этим нет. Потому что понять, что такое генетически измененный продукт – не могут быть все плохими и не могут быть все неизвестными. Вообще продукты, как и люди, генетически меняются. В этом суть дарвиновской эволюции, они постепенно меняются. Давайте об ускорении ГМО говорить. А ускорение как? Раз в 100 лет продукт поменялся – плохо, раз в 50 – хорошо или наоборот? Этот страх уйдет. И в связи с тем, что обязательно надо будет накормить, человечество все больше и больше начинает отвечать за всех остальных. Это форма налога – эта ответственность. За что мы платим налоги? Мы платим налоги 1) за то, чтобы человек, который не заработал, не оторвал нам голову; 2) за то, чтобы он сохранился как наш потребитель; 3) за то, чтобы он сохранился как культурный слой, в котором мы можем заработать. То есть у нас есть 1) защита, 2) выгода, 3) гуманитарная составляющая. Почему мы все не платим за Африку, если мы уже объединившаяся цивилизация в Интернете? У нас там почти миллиард людей, которые переклинивают всю экономику. Разумеется, мы будем за них платить. Единственный способ за них платить – это решить агрокультурную проблему. Как только мы с вами ее решим, у нас начнется перекос: в Латинской Америке, в Канаде, во всех странах, где на этом зарабатываются деньги, потому что мы не можем удешевить для Африки и не удешевить для себя.

То же самое было с текстилем, если помните. Англия – единственный производитель текстиля, потом в дело врывается Индия и все, нет никакого производства текстиля в Англии. Конечно, изменит и нас самих. И быть проводником этих социальных изменений, быть биологом, который будет решать эти задачи, быть медиком или медико-менеджером, вместо того чтобы быть медиа-менеджером. Я не вижу изменений значимых с точки зрения не количества, количественно они нужны, их надо штамповать, финансовой, то есть финансовый сектор будет сколько-то десятилетий развиваться таким образом, как мы его знаем. Ему всегда нужны будут люди, им всегда будут платить высокую зарплату, никто из них не станет Цукербергом.

Нет революции внутри финансов. Я не вижу ничего, что интересно, в областях территориального освоения, кроме транспорта, не верю в новые технологии дорог, в новое социальное устройство освоения территорий, в орошение пустынь, во все, что связано с девелопментом жилья, в мире медицины, биотехнологий, решение аграрных проблем, космос, связь, потому что мы мало друг про друга знаем, мало друг другу передаем на самом деле, несмотря на то, что тут 4G уже и что еще надо, связь в ближайшие 50 лет ждет минимум три удвоения потенциала. Мы очень мало друг другу передаем, и чем больше мы создаем технологий, которые позволяют друг про друга узнать больше на этом этапе, тем больше нам захочется друг про друга передавать.

У меня есть лекция, которая называется "Интернет-ощущения", когда-нибудь я ее вам прочитаю. И для того чтобы Интернет-ощущение могло существовать, сегодня что мы передаем? Раньше, в 1994 году мы передавали текст, в 2000-м стали звук, сегодня мы передаем видео, но это малая доля того, что нам нужно. На самом деле, мы хотим передавать друг друга, передавать целиком весь комплекс ощущений. В тот момент, когда мы поймем, как работают в нашем мозгу ощущения, как связана рука или вдохновение аромата или страх, что происходит с мозгом, мы будем передавать друг другу эти ощущения. Хочешь – будешь чувствовать себя на сцене, хочешь – будешь одновременно в прямой трансляции находиться с человеком, которого в этот момент расстреливают в Уганде. Кстати, в этот момент в Уганде людей перестанут расстреливать.

Скорость – это важнейший фактор понимания этой картинки. Когда-то англичане воевали с бурами. Там, на юге Африки твоего сына убивали, а ты ходил на балы, плясал, покупал новые платья, потому что ты не знал об этом, сигнал тебе шел четыре месяца. И когда он приходил, ты плакал, но ты понимал, что его уже даже нет, он уже сгнил, и что все эти четыре месяца ты уже жил жизнью. И тем самым понимание того, что этой жизнью можно жить, восстанавливало и вылечивало тебя. Не каждую конкретную чувствительную женщину, но в целом. Как только насилие, как только событие стало в прямом эфире, это, конечно, из истории про ниндзя, как только смерть близкого или совершенно чужого человека стала тебе близкой, жизнь приобрела совершенно другую цену. Одновременно маленькую, потому что этих смертей стало миллиард, ты видишь очень много, можешь посмотреть любую. Такое ощущение, что ты ее каждый раз платишь.

И в этом смысле, когда человечество опять станет из представительной демократии не только знать, что оно хочет, но и чувствовать, что оно хочет, чувствовать это друг про друга, наступит век, который будет совершенно иным. Для того чтобы он наступил, инвестиции в связь понадобятся еще много раз и связь будет очень выгодным бизнесом.
На этом я закончу, спасибо большое.