9 апреля в Гоголь-центре выступила директор Библиотеки иностранной литературы Екатерина Гениева. Сетевое издание M24 приводит текстовую расшифровку прямой трансляции встречи.
Добрый вечер, это "Открытая лекция", мы – Александр Уржанов и Катерина Гордеева – рады вас приветствовать. И мы благодарим "Гоголь-центр" за возможность давать вам услышать и познакомиться, и задать вопросы, услышать ответы; у нас сейчас это как-то даже не принято в обществе, у нас либо вопрос, либо ответ сразу же без вопроса, в общем, мы благодарим "Гоголь-центр" за то, что у нас есть возможность увидеть лучших, интереснейших, богатейших своими знаниями и своей жизнью людей, и эта возможность бесплатная, вот еще спасибо «Гоголь-центру» за это. У нас сегодня - удивительный человек, поприветствуем Екатерину Юрьевну.
Александр Уржанов: Наверно, принято давать какую-то биографическую справку, хотя это всегда скучно. 72-й год - первый рабочий день во всесоюзной тогда государственной Библиотеке иностранной литературы, 21 год для того, чтобы стать директором, еще 21, чтобы прийти сюда. Библиотеки считаются странной такой штукой архаичной, вроде книжки везде электронные, Интернет вокруг, а все равно культурные барьеры никуда не деваются, приходится с ними бороться каждый день, снова и снова.
Катерина Гордеева: По-моему, Екатерина Юрьевна – человек, который эти барьеры не только поборол, перепрыгнул и летит над ними, не замечая. О том, кто Вам помогает, какие встречи Вас окрыляют и с кем нужно встречаться, чтобы жить так, как живете Вы, Вы расскажете в своей открытой лекции.
Екатерина Гениева: Добрый вечер, очень приятно видеть такую замечательную аудиторию, но, как Вы подсчитали, - 21 год, вообще, столько люди, наверно, и не живут. Действительно, все эти 42 года, страшно сказать, я провела, работая в Библиотеке иностранной литературы. Должна сразу признаться, когда я туда пришла работать в далекие 70-его годы, закончив Московский государственный университет, я, конечно, в самых невероятных своих представлениях о жизни не могла предположить, что я когда-нибудь стану руководить этой, в советское время весьма идеологизированной, структурой - Библиотекой иностранной литературы. Правда, если вспомнить историю этой библиотеки, она была создана в далекие 20-е годы замечательной женщиной. И мы очень горды, что сейчас наша библиотека носит имя этой замечательной женщины, которая нас придумала в свое время, - это Маргарита Ивановна Рудомино. Такая саратовская девушка, которая с чемоданчиком книг из личной библиотеки своей мамы, преподавательницы немецкого языка, приехала в Москву, чтобы убедить всякое там начальство, в частности Луначарского, что нужно создать неофилологическую библиотеку. И она ее создала, она была, конечно, удивительным человеком, потому что, и об этом написано в книгах Людмилы Евгеньевны Улицкой, она была директором, которая принимала на работу людей, которых выгоняли отовсюду. Как вы понимаете, в те далекие годы, это было сильно нескромно. Она обычно смотрела на человека, у нее были большие голубые газа, наверно, что-то типа глаз Наташи Ростовой, и говорила: "Вы не склочник?". Но ничего она не обещала, как вы понимаете, ни благосостояния, ничего, она давала людям возможность выжить.
Конечно, я никогда не могла представить, что я когда-нибудь буду руководить этой библиотекой, придуманной Маргаритой Ивановной Рудомино. И, вообще говоря, этого бы не случилось, если бы в моей жизни не образовались замечательные люди, которые меня, теперь я наверно могу сказать в своем возрасте, сформировали. Когда всякие изменения в 90-е годы включились в нашу действительность, и всякие волны перестройки, всяких трудовых советов, которые Горбачев привез из Югославии, достигли нашего пространства, я поняла, что эта волна изменений, она несет и меня. И что вот сейчас, не ровен час, мне предложат какую-то позицию руководителя. Мне всегда казалось, что у меня есть свое дело, моя английская литература, переводы, редактура, такая филологическая деятельность. Но поскольку это решение было серьезным, я решила спросить совета у того, кто на мою жизнь оказал, наверно, самое большое влияние из всех людей, которых я сегодня, может быть, хотела бы вспомнить с благодарностью, это был отец Александр Мень. Мне посчастливилось знать сначала Алика со своих 4-х лет, легко посчитать, что ему было несколько больше. Конечно, он не был никаким отцом Александром, а просто был Аликом, который жил у моей замечательной бабушки на даче, бесконечно что-то писал, бесконечно что-то читал, чем меня, маленькую девочку, очень раздражал, потому что я считала, что есть более увлекательные занятия, например, со мной поиграть, а не писать какие-то непонятные его статьи и книжки. Но вот, когда он уже стал отцом Александром Менем, в те годы, когда его еще совсем не печатали в нашей стране, а печатали только в Бельгии, в издательстве "Жизнь с Богом", я понимала, что, принимая такое серьезное решение, - не согласиться, - наверно, стоит получить совет того, чей совет мне был существенен. Он был в этот день в Москве, он мгновенно понял, что у меня есть какой-то серьезный вопрос, я ему изложила всю диспозицию и сказала: "Но я-то, конечно, не соглашусь". На что я получила от него ответ, который, наверно, никогда не забуду. Я просто от него не слышала никогда этого словосочетания, он сказал: "Вы знаете, Катя, а я вас на это не благословлю". Вот этого словосочетания я от него никогда не слышала. Я как-то так разволновалась и спросила: "Минуточку, а когда я буду писать?". У отца Александра было безупречное чувство юмора, он так на меня посмотрел и сказал: "Вы - Лев Толстой?". Я несколько отрезвела и говорю: "Нет, ну я не Лев Толстой, но я занимаюсь английской литературой, тем, другим, третьим…" и, придя в себя, я сказала: "Ну, а где я возьму время?". Это 89-й год, конец 89-го года, и, вы понимаете, в 90-м году отца Александра убили, то есть ему оставалось совсем немного. И он произнес те слова, которые… это что-то, что я больше всего в жизни боюсь потерять. Он, совершенно серьезно глядя на меня, сказал: "Время вам пошлется". И вот это время, которое, уж я не знаю, посылается или не посылается, вы знаете, это вот тот договор с мирозданием, который мне очень существенен, но он, конечно, накладывает на человека, а уж тем более на руководителя, особые требования и ограничения.
На самом деле, та библиотека, которая сегодня существует, а мы надеемся, что это действительно библиотека нового типа, мы, конечно, ее называем библиотекой, открытой всем, библиотекой, которая - открытая площадка, библиотекой, которая - центр того сообщества московского и, на самом деле, мирового сообщества, которое существует. Отчасти, а может, не отчасти – это придумал отец Александр, когда мы по пути из Москвы до его дома, где эта трагедия и случилась – в Семхозе, преодолевали эти километры и придумали, какой эта библиотека должна стать. То, что мы имеем сейчас, и дай нам Боже это сохранить, потому что сегодня в библиотеке находится 14 международных культурных центров. Это серьезная цифра, но если учитывать, что не всегда эти центры кажутся такими привлекательными кому-то, нам они кажутся совершенно замечательными, а существуют они у нас более 25 лет, это, конечно, такая критическая масса. Как мы открывали наш первый культурный центр, это был французский культурный центр. Вы знаете, если б я была чиновником, если б я была таким традиционным библиотекарем, я бы никогда этого сделать не смогла, потому что были бы те ограничения, которые я бы, наверно, ощущала. Но поскольку я никогда не была чиновником, и когда я стала директором библиотеки, я с трудом понимала, с какой стороны нужно смотреть на штатное расписание, то одним из первых моих деяний была идея пригласить в Советский Союз тогда еще издательство "ИМКА-пресс". Но, как вы догадываетесь, эта вот аудитория вполне представляет себе, что такое издательство "ИМКА-пресс". За хранение его книг, которые мы сейчас покупаем спокойно во всех магазинах…, ну, некоторые с рук легко можно было получить. И вот мне пришла такая дерзкая мысль - пригласить Никиту Алексеевича Струве с его замечательными книгами приехать в Москву, и, вообще, даже подумать, не продавать ли эти книги за рубли. Никаких мобильных телефонов, как вы догадываетесь, тогда еще не было, поэтому, придя домой, я набрала номер магазина "ИМКА-пресс" на улице Сен-Женевьев в Париже и попросила Никиту Алексеевича Струве, я с ним тогда не была знакома лично, и изложила ему свою просьбу. И это было такое долгое молчание на другом конце провода, он наверно подумал: или это провокация или какая-то сумасшедшая приглашает. Я говорю: «Вы знаете, тем не менее, мы бы хотели пригласить вас, издательство, туда, другое, третье, десятое. Мой муж, услышав мой разговор, сказал: «Ты знаешь, я могу тебе дать совет, есть более простые способы, как угодить в соответствующие места заключения, чем делать такие звонки в Париж». Тем не менее, это случилось, поскольку время было уже, конечно, другое. Ну как вам сказать, когда книги издательства "ИМКА-пресс" начали продавать за рубли в наших киосках, да, это было действительно начало перемен. Но этому предшествовал другой эпизод, потому что французский водитель, он ошибся, и вместо того, чтобы попасть в московскую таможенную службу, он подкатил к дверям библиотеки иностранной литературы, что нас, несчастных, поставило в ужасное положение, ну, потому что валюта, его надо кормить, ему надо где-то спать и т.д. И вот этот грузовичок простоял у нас всю ночь, на следующий день пришел молодой таможенник, офицер, и произнес такие, я считаю, совершенно исторические слова: "Мы очень хорошо знаем эти книжки". И понимаете, в каком количестве частных библиотек наших чиновников эти книги оседали.
Но вот после этого дерзкого события я получила предложение от посольства Франции открыть в Библиотеке иностранной литературы французский культурный центр. Ну, как вы понимаете, я же не карьерный дипломат, но я так решила, что если партнер приглашает тебя танцевать, то, наверно, он тебе не сразу отдавит ноги, потому что, наверно, он понимает, какие па нужно сделать. Будучи человеком организованным, я решила, что я все-таки поставлю в известность тогдашнего министра культуры, это был Николай Николаевич Губенко. Когда я изложила, что собираюсь открывать французский культурный центр, он, знаете, с такой тоской посмотрел на меня и сказал: "Екатерина Юрьевна, как я устал от ваших капризов". Я говорю: "Капризов как-то я не вижу, но я вас предупредила", - сказала я и отправилась в первый раз в город Париж. В городе Париже, хотя я жила возле Нотр-Дам де Пари, я ничего не видела, потому что мы все эти дни готовили договоры, в которых я мало что понимала. Но это было время отставки Шеварднадзе, и некоторые мои французские коллеги мне сказали: "Ты главное завтра держи лицо, никто с тобой никакого соглашения подписывать не будет, здесь люди вменяемые и понимают, чем это может кончиться". Я чудно проспала ночь, понимая, что мне ничего такого особенного не грозит, но когда на следующий день я ощутила ручку в своей руке, чтобы подписать, я понимала, что меня ожидает, когда я вернусь в Россию. Мы быстро начали ремонт соответствующего помещения, это был первый культурный центр, которому соответствующие службы не давали аккредитацию ровно 8 лет. Только когда приехал министр иностранных дел Франции Алан Жупен, и они вместе с тогдашним министром иностранных дел Козыревым рассказывали друг другу, какое замечательное предприятие они теперь имеют, французский культурный центр, только тогда мы получили эту аккредитацию.
Ну а дальше было очень любопытно: Британский совет, Американский информационный центр, Еврейский культурный центр, Голландский культурный центр, Болгарский культурный центр и т.д. Они действительно все существуют у нас, на нашем гостеприимном пространстве, и на самом деле читателю-то, вообще говоря, все равно, сколько их, потому что это открытое пространство, он перемещается из одного центра в другой. Но, как вы догадываетесь, это легко рассказывать, потому что за время моего руководства библиотекой, я тут как-то подсчитывала, я пережила более 30-ти комиссий. Вы понимаете, что это, во-первых, такой рассадник, во-вторых, непонятно, как это библиотека получает еще внебюджетные средства, а мы получаем большие внебюджетные средства, в общем, почти равные нашему государственному бюджету. Ну и знаете, как-то у нас была такая комиссия валютного контроля, мне сказали: "Все что угодно, но эту комиссию вы не пройдете". Я с чиновником из этого валютного контроля стояла в Американском центре, и он так задумчиво мне говорит: "Ну и где ваш Американский центр?". Я говорю: "Вот, вы стоите на территории Американского центра". Он говорит: "Екатерина Юрьевна, я вас спрашиваю, где ваш Американский центр?". Я говорю: "Вы стоите на территории Американского центра". Ну я-то понимаю, чего он хочет, он хочет увидеть офис. Я говорю: "Вы, наверно, хотите увидеть офис с закрытой дверью?". Он говорит: "Да". Я говорю: "Нету, тут все - открытое пространство". Он так на меня посмотрел и говорит: "А мой внук может сюда прийти?". Я говорю: "Легко". Он говорит: "Он сюда придет и может тоже здесь работать?". Я говорю: "Да, если он читает по-английски и по-русски, пускай приходит, конечно".
Аналогичный вопрос я получила, когда нашу библиотеку, знакомясь с нами, посетил министр культуры РФ Владимир Ростиславович Мединский. Мы с ним вошли на территорию Американского центра, а там по какой-то причине стояли такие рослые суворовцы, я не знаю, что они там делали, наверно пришли в библиотеку. И вот он у меня спрашивает: "Екатерина Юрьевна, а что они здесь делают?". Я говорю: "Вы знаете, по чести сказать, не знаю, что они здесь делают, наверно, пришли в библиотеку". Он спрашивает: "Нет, ну а что они тут делают?". Я говорю: "Вы знаете, мне кажется, что этот вопрос довольно странный, я так догадываюсь, что они пришли, может быть, читать". На самом деле, легко рассказывать об этом, это не самая простая, но очень увлекательная работа.
Я сказала, что я не библиотекарь, я филолог по образованию, и, наверно, мне это очень помогло. То есть для меня библиотечная карточка, которую я умею хорошо писать и описывать, это целое, конечно, библиотечное искусство даже в электронную эпоху. Но она меня интересует, честно сказать, не очень. Меня интересует то, что интересует такого замечательного писателя, как Умберто Эко – философия, магия библиотеки, как эта библиотека повторяет всеми своими возможностями жизнь. То есть мне интересна философия библиотеки, как она устроена. Когда мы надумали поломать библиотечные нормы и создать в библиотеке детский центр, ну вы знаете, такая библиотечная советская практика у нас была: есть библиотеки для людей слабовидящих, есть библиотеки для академиков, есть библиотеки для тех людей, которые с ограниченными возможностями, ну и так далее. А нам показалось, что лучше бы, чтобы все это было в едином пространстве. Непростой был путь, но детскую структуру мы у себя создали. И вот, наверно знаете, есть такие моменты, когда ты понимаешь, что ты чего-то достигла. У меня есть такой момент, связанный с нашим маленьким читателем, я его увидела на последнем этаже библиотеки, я думаю, что ему было лет пять, и он стоял один, нарушая все библиотечные правила. Он ел огромное яблоко, подвергая, как вы понимаете, опасности сохранность библиотечных фондов. Потому что у нас есть на это Петр, который, приглашал читателей в созданную им библиотеку, как вы знаете, чаркой водки. На самом деле, все повторяется, в мире нет ничего нового. И вот я иду по библиотеке, стоит этот молодой человек, ест это яблоко, на цыпочках замечательно работая с компьютером, даже лучше, чем я, я с ним "на ты". Я думаю: наверно, он потерялся в этой библиотеке, он стоит один, я к нему подошла и говорю: "Скажи пожалуйста, может быть, ты не знаешь, куда тебе пойти?". Я, естественно, несколько выше, чем он, но у меня было полное ощущение, что он на меня смотрит сверху вниз. Он мне говорит: "Да я в этой библиотеке десять лет работаю. Я здесь все знаю". Я думаю, что вот это как раз те моменты, которые у тебя остаются, как мы говорим, в конце дня.
Умберто Эко. Никогда с ним лично я не была знакома. Но я внимательный и очень такой благодарный читатель его книг. Но, наверно, заразил меня любовью к библиотекам другой человек, и я с почтением вспоминаю это имя, это, конечно, Дмитрий Сергеевич Лихачев. Сейчас, когда слова из различных его работ растиражированы огромным количеством библиотек, ну что-то типа того, что если в мире все погибнет и останется хотя бы одна библиотека, то мир возродится. Это, на самом деле, очень серьезные слова, и они требуют серьезного к себе отношения. Или, что последние святые – это люди, работающие в архивах и в библиотеках. Вот против этой фразы, вырванной, конечно, из контекста, я всячески возражаю. Я совершенно не хочу, чтобы люди, работающие в моей библиотеке, были последними святыми, я хочу, чтобы они были нормальными людьми, с нормальной зарплатой, с нормальными возможностями, хорошо выглядящие и т.д., и т.д.
Это был, конечно, такой великий молитвенник за библиотеки. Я думаю, что это было что-то типа Андрея Дмитриевича Сахарова в библиотечном пространстве, и его, конечно же, не слышали, все трагедии личные, которые у него произошли, гибель его дочери в Ленинграде, в Петербурге, она тоже была связана с его отчетливой позицией по отношению к культуре. Его текст "Защита прав культуры", я не знаю, многие из вас с ним знакомы, это очень интересный документ, который до сих пор требует восстановления подлинного текста. То, что мы на сегодняшний день имеем, это такие варианты того, что, скорее, было отредактировано. Вы знаете, это такой очень странный документ, он появился, когда даже те люди, которые хорошо относились к Дмитрию Сергеевичу и понимали его роль… Вообще, мы не понимали, что с этим документом делать. Это документ, который защищает права культуры, ну что значит защищает, ну как можно защищать Александра Сергеевича Пушкина? Ну, наверно, можно. Нет, на самом деле, можно, но, понимаете, это очень сложный вопрос и очень своевременный в сегодняшнюю эпоху. Если представить себе, что Дмитрий Сергеевич дожил бы до сегодняшнего дня, я убеждена, что он согласился бы с теми, которые считают, что, если нам сейчас что-то и осталось для поля деятельности, для диалога, для поступков, это, возможно, территория культуры. Это моя точка зрения, я ее, конечно, никому не навязываю, но, может быть, из каких-то тех сфер Дмитрий Сергеевич думает так же, как думают некоторые из нас.
У меня с ним было много встреч, и некоторые из них врезались мне в память, потому что он был ведь в молодости очень красивым мужчиной, и он это хорошо знал, он был статный, высокий, хорошо одевавшийся тогда. А вот когда праздновали юбилей Александра Сергеевича Пушкина и его просили открыть в Большом театре это действо, и, поскольку его никто не мог уговорить, меня попросили постараться. Он мне сказал: "Катюша, ну какая радость, что я выйду на сцену Большого театра и буду шаркать своими старческими ногами?". Понимаете, резон такой вполне уместный. Другая встреча, которую мне хочется сейчас вспомнить, это период, когда я возглавляла фонд Сороса, институт "Открытое общество", и Дмитрий Сергеевич очень внимательно следил за работой этого института. Потому что столько, сколько было сделано для библиотек нашей страны, я думаю, эхо это и на сегодняшний день все звучит. Одна из программ, сейчас она кажется совершенно тривиальной, это всякие интернетовские центры, интернет-библиотека, но в те годы это было абсолютной инновацией, это было очень дерзко. Представьте себе, идет такое техническое обсуждение, приходит Дмитрий Сергеевич Лихачев с палочкой, садится у краешка стола и сидит слушает все вот эти протоколы З-39, З - не 39, какое там оптоволокно, какое не оптоволокно. Я, в конце концов, спросила: "Дмитрий Сергеевич, а вам-то, собственно говоря, это что?". Он мне говорит: "Вы знаете, я ведь компьютером-то не пользуюсь". А я ему говорю: "Ну а что, вам интересно слушать всю эту техническую, скажу, как сказала, лабуду?". Он мне говорит: "Вы знаете, я в этом ничего не понимаю, но мне очень интересно, что это такое с философской точки зрения. Мы ведь совершено не понимаем, что за законы порождает это интернетовское пространство". И вот после этого у меня с ним был такой очень любопытный разговор про Тарковского, потому что он видел какие-то соответствия между интернетовским пространством и тем, что изображено в фильме "Солярис", то есть тот океан, который начинает диктовать нам, находящимся в этой действительности, какие-то свои законы.
Сахаров. Меня с ним познакомил Юра Рост, и это огромный урок, который я получила на всю жизнь, урок терпимости, толерантности, сострадания, ну и, наверно, милосердия. Юра Рост меня отвел к нему, я с ним была очень хорошо знакома, он был тем замечательным художественным фотографом, который очень много снимал Сахарова. И вот мы пришли с ним на известную квартиру, а у Андрея Дмитриевича была такая, сказать по чести, омерзительная собачка, ну противная такая собачка, которая ко всем приходящим, в том числе и к хозяевам, испытывала не самые дружелюбные чувства. Например, хотела схватить тебя за руку, разорвать тебе колготки или схватить за брюки, ну и вообще, показать: шли бы вы отсюда, вы тут совершенно не нужны. Когда она вела себя так по отношению ко мне, я делала следующее: я ее, естественно, все время от себя отодвигала, мне она мешала. Что делал Андрей Дмитриевич Сахаров, он отодвигался от нее, предоставляя ей дополнительное жизненное пространство. Ну как вам сказать - серьезный урок, который я получила. Ну и, наверно, последнее из таких воспоминаний об Андрее Дмитриевиче - даже не его похороны, которые были такие громкие, наверно, даже и помпезные, о том, что было у нас в библиотеке 14 декабря 1989 года. Отец Александр Мень надумал провести первую встречу между православным священником и представителем ислама. Но муллу - это сейчас ничего не стоит найти, а тогда мы его искали днем с огнем и, по-моему, мы его привезли то ли из Астаны, то ли из Алма-Аты, я не помню. Но прежде, чем этот диалог, не столько о различиях, сколько о сближениях, начался, отец Александр Мень на сцене нашего большого зала произнес первую заупокойную литию о вновь представленном рабе Божием Андрее, и только после этого начал тот диалог. С этого времени осталась, наверно, одна из самых известных фотографий, когда это случилось - 9 сентября, она облетела все возможные медийные агентства страны. Это была такая фотография, даже не знаю, кто ее снял, это был кто-то из сотрудников Библиотеки иностранной литературы: отец Александр закончил литию, сел и в этот момент его щелкнули. Это, наверно, одна из самых знаменитых его фотографий, где видно, какой он усталый, напряженный и так далее.
В библиотеке иностранной литературы он был за два дня до своей гибели и, наверно, если бы мы могли предположить, но, вообще, это, конечно, глупый разговор, потому что ему уже давно предлагали охрану, он от нее отказался. Это был день 7-го сентября, он вернулся из своей единственной поездки за рубеж, он был в Германии по приглашению немецкой стороны. Должен был быть там с Даниилом Александровичем Граниным и другими нашими писателями, по-моему, неделю или десять дней, появился в Москве, по-моему, дня через 4, и на вопрос: что случилось, почему он так быстро приехал, он сказал: "Понимаете, у меня здесь столько дел: требы, похороны, венчания. Я решил, я там все сказал, что хотел". Посетил издательство "Жизнь с Богом", куда его тайно привезли из Германии, по-моему, в багажнике какой-то машины. Вы, наверно, понимаете, что его издавало все эти годы, когда он был здесь, бельгийское издательство "La Vie avec Dieu", "Жизнь с богом". Он говорит: "Я и вернулся". Вернулся он оттуда с кошмарного совершенно цвета рюкзаком, потому что он нужен был ему, чтобы таскать книжки. И когда я спросила, где он нашел такого омерзительного цвета рюкзак, он сказал: "Понимаете, я зашел в супермаркет...". Я говорю: "Как я понимаю, купили сразу, что было спереди?". Он сказал: "Конечно, зачем время тратить?". Это было его последнее выступление в библиотеке иностранной литературы. Это было то время, когда грузовичок "ИМКА-пресс" подкатил к дверям библиотеки иностранной литературы, поэтому мне было не до отца Александра, я занималась растаможкой этих книг. Я думаю, в зале, где были мои близкие, была моя дочка, я думаю, в этом зале были и те, кто за ним уже пристально следил. Поскольку в этот день ему некому было помогать с вопросами, в конце встречи он на все вопросы, которые приходили, и отвечал. И в конце он получил три вопроса: "Можно ли убить священника? ", "Можно ли убить муравья? ", - это, так сказать, с намеком на его биологическое образование. Ну и последний вопрос: "Боится ли он смерти? ". Он все эти вопросы прочитал, поскольку они были перед ним, отложил в сторону, а когда его встреча закончилась, он мне задал первый раз вопрос: нет ли у меня в этот день машины? И так случилось, что машина была сломана, я говорю: "Да нет, отец Александр, нету". Он говорит: "Ну, не важно, я все расписание знаю наизусть". И мы с ним должны были отправиться в этот мой последний день встречи с ним на поезд, он – к себе в Семхоз, я – к себе на дачу на 43-м километре. И уже пора идти, я говорю: "Нам пора двигаться". А он говорит: "Давайте еще немного посидим, чаю выпьем". Когда мы выходили с ним из библиотеки, тогда же не было такого количества машин, как сейчас, мое внимание привлек "жигуленок", где сидели такие крепкие молодчики и я подумала: "Не дай Бог, что-то не так с грузовиком "ИМКА-пресс". И я попросила нашу охрану за этим последить. На следующий день приехала заниматься все той же растаможкой, это уже было 8 сентября, и на мой вопрос нашим милиционерам, что случилось с этой машиной, конечно, я записала ее номер тогда, хотя я даже не понимала, зачем это делаю, они сказали: "Да она уехала сразу, как только вы ушли".
Это была наша с ним последняя встреча. На самом деле, я думаю, что мне небеса дали возможность с ним проститься, потому что, когда мы с моей дочкой Дашей меняли поезда, он ехал дальше к себе в Семхоз, мы ехали на 43-й километр, Даша протянула к нему руки для благословения в поезде, а он вместо того, чтобы благословить ее, сказал: "Даша, дорогая, красивая, прощай". А я думаю: "Что это такое странное на глазах у меня происходит? ". Дальше мы вышли, и я увидела, как он открыл свой портфель, который, как вы знаете, у него вырвали, когда все это случилось 9 сентября, достал папку, про которую я имела глупость не спросить у него, что он писал, потому что первое, что он мне сообщил, когда появился в библиотеке, что он ужасно голодный. А это была пятница, я говорю: "Отец Александр, извините, у меня есть только ветчина". Он говорит: "Вы знаете, а мне теперь все можно". Я говорю: "Не знаю, что вам можно, что нельзя, у меня есть только бутерброды с ветчиной". Я говорю: "А что с вами случилось, почему вы такой голодный? ". Он говорит: "Да я писал". Поскольку он все время что-то писал, задать ему вопрос, а что он писал… Эта папка тоже исчезла, как вы знаете, с тем портфелем, который у него вырвали. Наверно, если бы мы не были с ним в поезде вместе, я бы не смогла десятки раз под протокол опознать те очки, которые соответствующие службы, скосив всю траву вокруг места убийства, оставили, тем не менее, лежать в траве. Потому что, когда в поезде мы обсуждали его встречу с Никитой Алексеевичем Струве, вот этот портфель случайно вывернулся на заплеванный пол московской электрички, и там была эта папка, его крест, деньги, которые он собирал на строительство своего храма, который сейчас, слава Богу, уже построен, и очки. И чтоб как-то скрыть эту неловкость, ну, естественно, когда много денег, вещи на полу, я говорю: "Отец Александр, у вас новые очки". И, видимо, то, что произошло на этой страшной дорожке…, он ведь надел эти очки, значит ему кто-то что-то дал прочитать. Это была наша с ним последняя встреча, но, я так думаю, в той судьбе, которая есть у библиотеки, у этого совершенно замечательного дома и книги, дома диалога, дома, где мы с радостью и с трудом обсуждаем очень сложные вопросы межрелигиозного характера, межэтнического, и то, что теперь называется словом неприятным в нашей действительности, - толерантность. Но слово-то, на самом деле, абсолютно нормальное. Я думаю, что очень многие вещи я бы с моими коллегами никогда не придумала, если бы в моей жизни не было отца Александра Меня, если бы в моей жизни не было Дмитрия Сергеевича Лихачева и если б я не имела честь хотя бы так, на отдалении, знать и понимать, какую роль в нашей действительности играл Андрей Дмитриевич Сахаров.
Ну и, конечно, завершая свой рассказ, я должна признаться, что, наверно, если бы у меня не было моей замечательной бабушки, Елены Васильевны Гениевой, - я знаю некоторое количество языков, но мне до нее далеко, - моя бабушка говорила на 14-ти европейских языках. И мои неправильные картавые звуки, которые вы слышите, они связаны с тем, что в детстве дома говорили по-французски. И поэтому, когда решили меня научить говорить правильно букву "р" в слове "корова", то у кого я могла учиться, - только у тех, которые также это и говорили. Поэтому я с честью выдержала испытание недельное, получила незаслуженно коробку конфет, и могу произнести правильно "р» в слове «огурец", как мне кажется. И на этом все мои, понимаете, такие достижения…Моя бабушка была удивительным человеком, она была знакома с Максимилианом Волошиным, у нас огромный архив Максимилиана Волошина; она была тем человеком, который чрезвычайно помог Сергею Соловьеву; она дружила с Нестеровым, ну и т.д., этот список можно продолжать. Дело не в именах, дело в той обстановке, атмосфере, в которой я росла. Ну как вы думаете, есть у меня, скажем, вопрос относительно того, что Господь един, если к нам за стол на нашей даче, где мы жили, на 43-м километре, садились: бабушка, которая произносила "Отче наш" и одновременно, как я сейчас понимаю, это была какая-то поволжская немка, но мне это было в мои юные годы совершенно безразлично, я не знала истории, но она-то произносила "Pater noster", потому мне это было совершенно естественно. Когда я поступила в Московский государственный университет, я считала, что все, кто учится в Московском государственном университете на филологическом факультете, уж точно хорошо знают историю религии. А знала я историю религии по одной простой причине. Каждое утро после завтрака бабушка сажала меня на диван, брала замечательные томики Гюстава Доре с иллюстрациями по Библии и рассказывала мне, что там нарисовано и написано. Поэтому с некоторым количеством образования я поступила в Московский государственный университет. Меня с детства учили самым разным языкам и, наверно, английский язык, я думаю, что я на нем говорю почти так же, как по-русски, что дало мне возможность заниматься очень трудными западными писателями. Наверно, если бы не какие-то семейные истории, я вряд ли бы занялась таким бесконечно сложным писателем, которым я занималась четверть века, это Джеймс Джойс. Понимаете, всегда есть какой-то личный момент, а личный момент был такой: в нашем доме жила Елена Владимировна Вержбловская, в своей дальнейшей жизни - монахиня Досифея, православная, католическая – неважно. Она была в своей юной жизни женой Игоря Константиновича Романовича первого переводчика Джойса на русский язык, которого, как вы догадываетесь, посадили ровно за то, что он переводил Джойса, Эзру Паунда, Дэвида Лоуренса и т.д. Он, Игорь Константинович Романович умер от голода в лагере под Рыбинском. Об этом дома в те годы никогда толком не говорили, но я помню, как однажды ночью я проснулась и услышала, как моя бабушка и Елена Владимировна - тетя Леночка, говорили о чем-то в соседней комнате по-французски. Я поняла, о чем они говорили, они говорили о ком-то, кто умер, погиб из-за любви к Джойсу. Но слово Джойс мне абсолютно ни о чем не говорило, но мне говорило английское слово "джой", и я решила, что кто-то погиб или умер из-за любви к "радости". И я задала потом бабушке вопрос: "Как кто-то может погибнуть из-за любви к радости?". На что я получила ответ: "Вырастешь, Катя, узнаешь".
Но вот, наверное, это тоже важная часть моей жизни, потому что библиотека - это такое нормальное место для моего существования. Конечно, в нашей замечательной семейной библиотеке нет 5 миллионов книг, которые находятся в библиотеке иностранной литературы, и когда у меня спрашивают, на каком количестве языков у нас находятся эти книги, я даю такой ответ: 145 или 147. Это вопрос, конечно, скорее к вам, но я вас не буду мучать: угадай, интересная игра. Это любопытные, это не лукавые цифры, потому что 146-й язык - это тот язык, на котором мы собираем переводы литературы на русский язык, а какой же 147-й - это язык того, что мы начинаем и практически вернули с русского зарубежья, это, понимаете, русский язык, но он все равно какой-то другой, это вот язык, когда бабушка говорила на русском, вот она на этом языке и говорила. Поэтому 147 языков, 5 миллионов единиц хранения, многие, действительно, фонды существуют на электронных носителях, но когда мне различные наши высокие чиновники говорят, что у нас теперь все электронное, я всегда им говорю: особенно в такой деревне, как Засранск, которая реально существует в нашей действительности в одной из губерний, там не то что электронных, там и печатных книг толком нет. Поэтому электронная книга вещь хорошая, удобная, наверно, она где-то, может быть, при нашей жизни, даже и при моей, начнет вытеснять традиционную книгу, но, наверно, и ей найдется место, особенно, если приложить к этому какие-то старания. Я не буду вам приводить, как заклинание, что у книги есть особый запах, особый аромат, я человек другой культуры, хотя замечательно пользуюсь айфонами, айпэдами - это чрезвычайно удобно, но, в общем, книга, а если она еще хорошо издана, это величайшее удовольствие.
Ну и последнее, у меня есть любимый пример, какой должна быть библиотека, я об этом написала в одной из своих книг, я очень я хочу, чтоб современная библиотека была похожа на бани Каракаллы. Это такое место в Риме, как вы догадываетесь, я не знаю, что там сейчас происходит. Это, кстати, историческое место, но когда-то там происходило много чего интересного, туда приходили патриции омыть свои телеса, (ну, думаю, что до этого мы пока еще в библиотеках не дошли), чтобы послушать философов, поэтов ученых, испить вина – это, вообще, по-моему, не возбраняется в библиотеке, и вообще, замечательно, культурно, интеллигентно, извините меня за это слово, образовательно провести время.
Дерзкий пример, но, на самом деле, вы знаете, по-моему, пример замечательный. Вот пример нашей библиотеки, когда мы затянули все наши этажи мягкой тканью. Зачем мы это сделали? – Потому что к нам приходят молодые люди, которые любят встретиться с девушкой, просто посидеть, поговорить, поработать на компьютере, выпить кофе, почитать газету, по-моему, это хорошая социальная функция библиотеки. Замечательная функция, до которой мы только доходим, это помощь тем, кому трудно, это дети с различными возможностями, и, на самом деле, у нас делается очень многое для того, чтобы им найти место в таком трудном городе, как Москва.
Обещаю, что это будет последнее. Когда мне задают вопрос, что директору библиотеки иностранной литературы больше по сердцу: полететь в очередную командировку в Париж, Великобританию, Лондон, Эдинбург и так далее, (куда я, конечно, езжу по долгу службы, мне это очень интересно), или поехать в город Орел, или город Ижевск, или поехать в какое-нибудь село нашей провинции? Я надеюсь, вы мне поверите, я отвечаю, что мне больше по сердцу второе. И более того, я убеждена, что если какую-то культурную политику можно построить, ее можно построить, только понимая, насколько важна наша необъятная территория, у нас 43 тысячи библиотек без школьных, со школьными нас 110 000 библиотек. Мы самая крупная библиотечная империя мира, это отлично понимали те, кто эту империю создавал - Владимир Ильич Ленин и его жена – Крупская, они прекрасно понимали, какой это гигантский фильтр, может быть, для отсеивания и просеивания сознания. Это была гениальная библиотечная политика, но когда все это рухнуло, на самом деле, все-таки эта структура осталась. Понимаете, у нас мощнейшие возможности не просеивания, а напротив, того, что мы можем дать: мы можем дать информацию, мы можем помочь этим структурам. Поэтому в самое ближайшее время мы отправляемся в город Ижевск и обязательно поедем в какую-нибудь сельскую библиотеку, потому что там это нужнее, чем поехать в какую-нибудь библиотеку в городе Оксфорде, хотя и Оксфорд нам очень мил, и американские библиотеки мы любим и ценим, и французские библиотеки, и израильские библиотеки, и далее по списку, но я не буду вас утомлять всем этим перечислением. По-моему, я давно уже превысила свое время.
Катерина Гордеева: Нет, Вы как раз первый наш лектор, который уложился в идеальные 45 минут. Мой первый вопрос: Вы говорили о встречах, которые изменили Вашу жизнь, и это встречи с людьми, на которых и вашему поколению, и следующему поколению пришлось себя отчасти равнять. Сейчас где человек может узнать, с кем ему надо встретиться, чтобы жизнь изменилась, с кем бы Вам сейчас хотелось встретиться из тех, кто Вам, возможно, незнаком, и чем объясняется, в известном смысле, такое отсутствие авторитетов в современном обществе?
Екатерина Гениева: Те, на кого, мне кажется, я могу равняться, и те, кто для меня чрезвычайно важны, некоторые находятся в этом зале, это, конечно, я очень горда, что Людмила Евгеньевна Улицкая - член нашего международного попечительского совета. Люсенька, спасибо тебе большое! Средства информации обвиняют Людмилу Евгеньевну и меня заодно, что мы точно пропагандируем ненормированные сексуальные отношения, но я думаю, что постепенно мы с этим справимся, мы не пропагандируем, честное слово, так многим кажется. У меня замечательный круг тех, с кем мне хочется дружить, мне хочется дружить с Гарри Яковлевичем Бардиным. Я считаю, что он замечательный, потому что его фильм "Адажио", я думаю, что он больше принес пользы, чем многие разговоры о том, что что такое толпа, что такое цена поступка и т.д. Ваш вопрос, почему мало авторитетов, это для меня очень трудный вопрос, я не убеждена, что их мало, я думаю, проблема в том, что мы их плохо слышим или, может быть, площадки не всегда грамотно, разумно организовываем. Почему этот вопрос для меня трудный, потому что, когда Сергей Сергеевич Аверинцев по разным причинам решил, что он большую часть времени, как и первый директор нашей доперестроечной библиотеки Вячеслав Всеволодович Иванов, проводит в США, я ни в коей мере не даю оценку их поступку, но я твердо знаю, что их роль здесь была бы в тысячу раз важнее. Я бывала на лекциях Вячеслава Всеволодовича Иванова здесь, в те годы, когда это было особенно важно, это были залы, наподобие этого, а то и больше, я была на его лекциях в Соединенных Штатах Америки, ну что, хорошие лекции, сидит 4-5 человек, и им нужно слушать его, но лучше я бы хотела, чтобы это было здесь.
На самом деле, нам, наверно, не хватает какого-то упрямства в организации чего-то, но, с другой стороны, у нас есть замечательные примеры того, что мне особенно дорого в жизни, цены поступка, и, если эта цена поступка существует, для меня это критерий, на что можно равняться, это дорогого стоит.
Вы знаете, вы мне можете задать даже какие-нибудь неприятные вопросы, я постараюсь на них ответить.
Из зала: Вы говорили сейчас про то, какая у нас широкая в России сеть библиотек, и я просто не мог не вспомнить, потому что за последний год в моем городе, где я жил до последнего времени, в Тульской области, как раз массово позакрывали библиотеки в деревнях и селах. Их было более 20, и закрыли порядка 10 буквально за последний год, то есть вот держались-держались, и вот так рухнули. Может, Вы знаете, это общегосударственная тенденция, или на местах так?
Екатерина Гениева: Очень хороший вопрос. Когда был огромный международный конгресс в Санкт-Петербурге в декабре месяце, конгресс различных деятелей культуры, хотя я была убеждена, что в городе Санкт-Петербурге есть кому произнести слово о библиотеках, тем не менее, мне пришлось говорить с высокой трибуны о том, что надо и чего не надо делать в библиотеках. А поскольку там все со страстью говорили о том, что у нас Год культуры, что бы это не означало в действительности, то я сказала, что, может быть, хотя бы в Год культуры будет мораторий на закрытие библиотек, что вызвало бурные продолжительные аплодисменты, я бы сказала, переходящие в овации.
Катерина Гордеева: Не только один человек у нас в стране срывает аплодисменты, но и Вы тоже!
Екатерина Гениева: Да, но, понимаете, это очень часто самодеятельность на местах, но это такая практическая вещь, и если Вы мне, или кто-то скажете, какие библиотеки там закрыли, там против этого лома все-таки есть некоторые приемы. Во-первых, это территория советника по культуре нашего президента, это территория Владимира Ильича Толстого. Я не убеждена, что он толком про это знает, но есть и еще один более мощный инструмент, потому что мне в различных моих международных позициях, в частности, я 8 лет была первым вице-президентом самой крупной библиотечной международной организации, мы называем ее Международная Федерация библиотечных ассоциаций. Как только люди на местах получают документ, подписанный ИФЛА, некоторое отрезвление происходит. Это то, что можно сделать, я не хочу сказать, что это обязательно удастся, но очень большое количество библиотек вот так удалось спасти. Но очень часто это самодеятельность. Откуда еще такая самодеятельность? Есть такая увлекательная вещь как бесконечное повышение заработной платы библиотекарям, цифры, которые хотят получить наши соответствующие органы, они безумные, и их достичь практически невозможно. Особенно сейчас, в условиях точно дефицита бюджета, который начнется, но они же тоже должны рапортовать, то есть они отрапортовали и думают, что это поможет им. Есть еще одна причина - это как раз то, почему так важно оказываться в Ижевске, Туле и т.д., и т.д. Причина эта в том, что в библиотеку должны люди ходить вот, скажем, у нас в Москве безумное количество библиотек. Многие из них находятся в квартирах, в домах, где есть домофоны и, как вы понимаете, туда вряд ли вообще можно попасть. То есть должна быть какая-то разумная политика, что эта библиотека может дать. Вот мы недавно были под Орлом в одной детской библиотеке, это не просто позор, это слезы, потому что, когда я взяла книжку 1972 года "Айболит", вы можете себе представить, вообще, какого качества бумага… У них ничего нет, это стоит 3 копейки, чтобы сделать эти программы, но надо, чтобы библиотека была тем, к чему нужно стремиться. Она должна быть центром людского сообщества, а чтобы быть центром сообщества, надо, чтоб там что-то было. Ведь, на самом деле, есть целое определение, какой должна быть современная библиотека: она должна быть дружелюбной – "friendly", она должна быть – я очень люблю это определение - надеюсь, меня никто не заподозрит в ненормативной лексике, это в переводе на русский язык ничего неприличного не означает, она должна быть "sexy". В ней должна быть изюминка, а для того, чтобы в ней была изюминка, там должна быть мало-мальски приличная мебель, чтобы люди хотели туда прийти – категория ЮНЕСКО – побыть, это очень интересная категория - побыть в библиотеке. Поэтому, если я могу чем-то быть здесь полезной, я готова быть полезной, я знаю этот механизм, я не знаю получится ли это, но попытаться-то мы можем. Вот Вам, извините, долгий ответ на этот очень трудный вопрос.
Из зала: У меня как раз продолжение темы про сельские библиотеки. Что происходит там, и какую работу с сельскими библиотеками Вы ведете? Потому что приходится из Москвы возить книги, потому что там нет ничего в сельской библиотеке.
Екатерина Гениева: А Вы скажите, откуда Вы?
Из зала: Но я, вообще, из Москвы, я получила образование здесь, но уехала работать в село. (Аплодисменты).Это Оренбургская область, село Черноречье, там замечательная школа. Самое интересное, что она пользуется популярностью у правительства, у нее различные гранты есть интерактивный доступ и т.д., но в библиотеках там нет ничего. Дети не знают о существовании таких издательств, как "Розовый жираф", "Самокат" и т.д., у них даже доступа к новым книгам нет, поэтому приходится им возить по 2-3 единицы.
Екатерина Гениева: Грустная история, не будем показывать пальцем, кто из наших высоких чиновников оттуда родом и курирует эту территорию Оренбуржья. Бог с ним, не будем думать, что они не сделали, давайте подумаем, что мы можем сделать. Мы когда-то придумали это с Людмилой Евгеньевной Улицкой, потому что у Людмилы Евгеньевны был фонд "Добрые соседи", там остались замечательные книжки, которые мы посылали в различные библиотеки, но библиотек много, а книг никогда не бывает достаточно. Что мы имеем на сегодняшний день: у Библиотеки иностранной литературы в содружестве с разными издательствами есть программа, которую мы сейчас называем "Экслибрис", то есть "из книг". То есть мы не говорим, что мы сейчас в условиях полного дефицита денег на комплектование, пополнение фондов, простите за эти профессиональные слова, про это я тоже скажу, что произошло с финансированием библиотек в этом году. Мы отвечаем на потребность, которая стала еще более страшной в этом году, потому что из-за того, что некоторые люди, которые принимают решение, считают, что у нас все в нашей стране – цитата – "электронное", было отказано Минфину в получении субсидий на комплектование библиотек в размерах 350 млн. рублей. Эти субсидии существовали с 2008 года, на самом деле, это не 350 млн. рублей, это 700 млн. рублей потому что, как только эти трансферы приходили в Оренбург, Екатеринбург и т.д., местная власть должна была изыскать свой трансфер, то есть свою часть, вы понимаете, какая страшная дыра образовалась. Я не буду вам рассказывать про ту борьбу, которая шла за эти 350 миллионов, уже на дворе практически май месяц, надо что-то делать.
В библиотеке иностранной литературы в содружестве с другими издательствами, фондами, теми книгами, которые Людмила Евгеньевна нам передала фонда "Добрые соседи", есть программа «Экслибрис». У нас есть жесткий пакет, что это означает? Это означает, что эксперты отобрали книги. Эти книги, если в Оренбурге, в Туле, в общем, где угодно, есть потребность их получить, а она есть, надо сделать только одно, написать мне письмо, можно электронное: genieva@libfl.ru, это найти ничего не стоит. Как это будет сделано, самая тяжелая проблема - это даже не книги, мы их найдем, это доставка, на этом рушится огромное количество проектов. Фонд Михаила Дмитриевича Прохорова, их два, который называется фонд "Гражданская платформа", взял на себя полную доставку так называемую от двери до двери этих книг. По нему мы привезли, по- моему, сколько просили - столько и привезли, по-моему, 24 комплекта. Ижевск у нас запросил 32 комплекта. То, что там нет книг, ну, как вам сказать, центральная библиотека города Орла, центральная замечательная Бунинская библиотека имеет 200 тыс. рублей на комплектование своего фонда. Наверно, на эти деньги что-то можно купить, плюс эти дикие законы о тендерах, которые гонят в библиотеки бог знает какую макулатуру. То есть, если мы получаем это письмо, мы обязательно эту программу сделаем, но не только это, в этой программе есть такая замечательная позиция, как, скажем, писатель, хороший деятель культуры в библиотеке. То есть туда могут поехать наши замечательные писатели, наши замечательные режиссеры, и это будет оплачено, потому что на это у них денег тоже нет.
Из зала: Это официальное надо от школы письмо, да?
Екатерина Гениева: Лучше, чтоб оно пришло, конечно, от кого-то, кто не будет мешать получить эти книги. Напишут с радостью, я только сегодня получила такой запрос от своего же Министерства культуры, какие книги мы пошлем в библиотеку Кирова. И когда я сказала – книги-то мы пошлем, а кто будет оплачивать пересылку? Мне сказали: это надо придумать. Я сказала: не надо придумывать, мы придумаем сами. То есть Вам понятно, это можно сделать. Понимаете, в чем дело, сельская библиотека - это очень важная территория, с моей точки зрения, если на свете есть важные библиотеки, это библиотеки, как они называются в мире, публичные, то есть максимально приближенные к народу, а на селе это часто единственное... Ну вот мы сейчас были в одной библиотеке под городом Орлом, замечательная библиотекарь - она знает на зубок кто что читает, и она возит, я уж не знаю за какие средства, эти книги своим клиентам, своим читателям – подвижничество, которым надо заниматься. Но, возвращаясь к практике, программа есть, она называется "Экслибрис", она предназначена для всей нашей территории, она будет точно длиться до конца года, а потом мы что-нибудь еще придумаем.
Из зала: Это у Вас на сайте висит?
Екатерина Гениева: Она на сайте висит, конечно, но самое простое - это написать письмо, и мы это сделаем.
Из зала: Я уже вне библиотек и хотела спросить: а Вам сейчас как живется, как человеку? Новости Вы смотрите? Почему я это спрашиваю, потому что на фоне таких личностей, с которыми Вам посчастливилось встретиться, Вы не ощущаете сейчас какой-то глубокий провал? Когда, вообще, никому не веришь? У меня, например, сейчас такой кризис, что я перестала смотреть новости, перестала читать Фейсбук, газеты, я читаю только, действительно, книги, потому что у меня ощущение, что нет авторитетов вообще. То есть я никому не верю.
Екатерина Гениева: Мне живется, вообще говоря, трудно, но хорошо.
Из зала: В чем тогда искать эти опоры в нынешнее время?
Екатерина Гениева: Давайте ответим на вопрос, как мне живется, руководителю такой иностранной библиотеки, потому что мы не можем быть официально иностранными агентами, потому что мы все-таки федеральное государственное учреждение, пока. Но, конечно же, мы вызываем большую такую настороженность: американские центры, израильские центры, вообще, все это, ну что я вам буду говорить, вы сами все понимаете. Смотрю ли я новости? Ну как вам сказать, смотрю, к сожалению, читаю каждый вечер то, что приходится читать. Но вот последний мой такой удар, это я Вас просто просвещу, если Вы не смотрите, это иначе как безумием, бредом я назвать не могу. Я пока еще не имела возможности сообщить это публично, вот я сообщаю: если это не первоапрельская шутка, а это не первоапрельская шутка, это программа в концепции развития культуры, которая называется "Россия против Европы", это настолько нелепо, страшно и глупо, что…
Авторитеты, ну я Вам назвала их, некоторое количество могу еще прибавить, я понимаю Ваш вопрос. На самом деле, настолько все тошно, что хочется всего этого, вроде как, не знать, но, с другой стороны, а как это можно? Во всяком случае, в моей ситуации этого не знать нельзя, потому что, если ты не знаешь, ты не можешь, наверно, соответствующим образом на это реагировать и отвечать. То, что сколько мне хватит сил, тем, кто работает со мной, это замечательные совершено люди, проверенные не в самых простых жизненных ситуациях, но, тем не менее, они же тоже ведь простые люди, у которых семьи, болезни, проблемы и т.д. Но сколько вот у нас хватит сил, я думаю, мы будем стараться держать уровень этой диалогической либеральной площадки. То, что я выслушала от средств массовой информации, когда мы открыли памятник Егору Тимуровичу Гайдару в библиотеке, это, знаете, тоже мало не покажется. Что я в свое время выслушала по поводу памятника Валленбергу во дворике нашей библиотеки, я считаю за честь, что я это выслушала. То, что я выслушала от соответствующих министров по поводу памятника Иоанну Павлу во дворике нашей библиотеки, ну как вам сказать, ну и не делайте это, зачем вам это. Но когда я видела, как на коленях Джойса играют дети, я думаю, что мы это сделали не зря. Но ваш вопрос, я честно на него ответила, мне живется не просто, но, знаете, у меня есть такое любимое для себя правило: делай, что можно. И то, что я получила в наследство от тех, кого я сегодня упоминала: на самом деле, у небес и у Господа никаких других рук, кроме наших с вами нет, поэтому делаем, что можем. Сохраним тульские библиотеки – браво, сумеем помочь оренбургским библиотекам – замечательно, поедем с Людмилой Евгеньевной Улицкой куда-нибудь еще, в какую-нибудь отдаленную территорию... Ну, Люсь, мне неловко рассказывать при тебе, но в городе Орле - это красный регион, - 1,5 тысячи человек за день – стоит это усилий? Конечно, стоит. И, понимаете, можно придумать очень многое, что можно сделать на этой очень важной в России площадке, я, понимаете, не берусь за какие-то площадки Государственной думы – пока нет. Но, на самом деле, а почему нет, когда мы можем что-то изменить…, - страшно слушать, что я говорю. Поэтому Вы все-таки иногда читайте новости или звоните мне, я Вам расскажу. И повторюсь, я убеждена, что никакой другой площадки действия, кроме территории культуры, практически не осталось, и, если мы это не используем, если, конечно, что-то еще не произойдет в ближайшее время, оно, конечно, увы, происходит.
Катерина Гордеева: Скажите пожалуйста, продолжая, собственно, вопрос, Вы говорите, что Вы ездите в отдаленные регионы, туда можно привозить писателей, туда можно привозить известных людей, которые бы говорили, в том числе, и о нужде в библиотеках, и о нужде в знаниях, и т.д. Но в мире, где и писатели, в том числе, и другие авторитетные люди поделились на национал-предателей и национал-патриотов, из кого бы Вы выбирали, с кем бы Вы поехали?
Екатерина Гениева: Я бы выбирала из людей, во-первых, это все разделение, эта конфронтация и, более того, ненависть, которая поселилась еще больше в нашем обществе, они до добра не доведут. Поэтому, если мы можем постараться найти какую-то точку опоры, я не убеждена, что ее всегда можно найти, но я твердо знаю, что, пожалуй, с Кургиняном мне не удастся найти точку опоры. Но с некоторыми людьми, которые подписали известные письма, я убеждена, что эту точку опоры можно постараться найти. Я очень прошу меня понять правильно, у меня есть своя точка зрения по этому поводу, то есть я могу внутренне с этим не соглашаться, но я совершенно не хочу быть верховным судьей. Мне горько, скажем, что под этим письмом есть подпись человека, которого я очень уважаю, это Владимир Владимирович Спиваков. Я, наверно, могу объяснить почему это могло произойти, и это совершенно не означает, что в ближайшее время я не попрошу его сделать концерт на годовщину отца Александра Меня. И я знаю, что он собирается ехать с нами в такое увлекательное место, как город Сатка, это Челябинская область, поэтому я сказала: выбираю из людей, я другого пути не знаю. Я бы хотела, чтобы эти возможности, поездки программы, беседы, они не разделяли нас, а, по возможности, сближали, потому что, если это будет действительно - брат на брата, дочь на дочь, сын на сына, я думаю, что мы эту территорию вообще никак не сохраним, а сами же начнем с помощью тех, которым новости не хочется слушать, раздирать еще дальше. Вот это мой ответ, он - ответ, я бы сказала – практика, другое дело, что мы уже не позовем, по возможности, в эти поездки тех…, хотя, вы знаете, почему нет? В городе Орел нас с Людмилой Евгеньевной мучали вопросами, опять-таки, о ненормированных отношениях. Я думаю, что надо, зная тему, просто говорить. Вот когда мне задают вопрос: как вы в своем издательстве одобряете эту книгу - "Семья", в которой рассказывается, что есть разные семьи, я отвечаю: вы знаете, вы абсолютно правы, поскольку мне еще пишет прокуратура, что я несу ответственность за это, то я совершенно с вами согласна. Но если вы правы, то давайте подадим в суд на Большую Советскую Энциклопедию, потому что вот в книге Людмилы Евгеньевны есть там сколько - 12 или 18 строчек, а в Большой Советской Энциклопедии о том, что гомосексуализм - это девиация, там, по-моему, строчек сорок. Ну а дальше по списку, дальше надо запрещать огромное количество произведений, у меня очень большие сомнения вызывает "Пиковая дама", а сказки – это, вообще, опасно.
Александр Уржанов: Не подкидывайте идеи, они их внимательно слушают.
Екатерина Гениева: Вы знаете, я их не подкидываю, я пытаюсь кого-то, по возможности, отрезвить. Я не знаю, насколько аудитория знает о скандале в городе Омске. В городе Омске был скандал, пришла какая-то молодая девушка и попросила дать ей почитать "Финансиста" Драйзера. Я бы ее просто бы пригласила домой и дала бы ей какую-нибудь премию за то что она хочет почитать "Финансиста" Драйзера. Но, наверно, она сдавала какой-нибудь зачет, ей книжку не дали, потому что на книжке была маркировка - то ли 18+, то ли 24+. Я перечитала "Финансиста" Драйзера, думаю, мало ли там чего может быть, не нашла. Винить библиотекаря нельзя, ему даны эти идиотические нормы. С другой стороны, мы тут издавали одну славянскую книжку, но мы поставили 24+, и она у нас влет ушла. Не знаю, насколько вы знаете, издательство "Слово", они выпустили без купюр переписку А.С Пушкина, ну, как вам сказать, это абсолютно раритетное издание, тираж был распродан за один день. И когда это широко обсуждалось в Думе - ненормированная лексика, да еще какая, было сказано: "Ну, это Пушкин! ".
Все нужно обязательно обсуждать. Моя мечта - собрать всех тех, кто объясняет мне, что я несу личную ответственность за, вероятно, то, что произойдет в городе Ульяновске, что там есть эти книги. И с ними надо начинать беседовать, это очень трудная задача, а как это сделать, если люди не слышат, они такие глухари, они слышат только что-то свое, внутреннее и твердо знают, что мы хотим продать Родину, опорочить нашу культуру и т.д. Ну а как? - Разговаривать, ну вот я вам рассказывала о валютном контроле, который я прошла все-таки, потому что пришел и сказал: ну ведь это, наверное, хорошо, что мой внук может сюда прийти. Я сказала: неплохо. А какой путь другой, я не знаю другого пути. На самом деле, я знаю еще, зачем мы все это делаем, тут я, наверно, все-таки немножко лукавлю. Я никакого другого пути, кроме просвещения мозгов и смирения сердец, по возможности, не знаю. Мы же все-таки не Нагорная проповедь, то есть мы ее можем исполнять, но мы же не властелины над душами, можем только сами над собой что-то такое сделать, я не знаю другого пути, поэтому новости смотрю, живу, в общем, наверно, хорошо, вот я решила, что я, скорее, живу хорошо, а как я должна жить плохо, когда у меня такая замечательная встреча со всеми вами, грех жаловаться, а что будет - посмотрим.
Из зала: Добрый вечер, меня зовут Елена. Во-первых, спасибо Вам огромное за эту встречу и за то, что Вы делаете. Екатерина Юрьевна, вот такое впечатление, Вы человек увлеченный, любите свое дело, такой цельный, и по вашему рассказу такое впечатление, что Вы такой как будто всегда были с детства; любите жизнь и то, что Вы делаете, людей, с которыми Вы встречаетесь. И мне очень интересно: так ли это или у Вас были в жизни такие моменты, когда пустота, что Вы вроде бы ничего не хотите, не знаете, что делать, по большому счету, в жизни.
Екатерина Гениева: Вы знаете, я человек довольно наивный, я не знаю, как насчет цельности, я не очень понимаю, что это означает, но, наверное… Я, вообще, наивное существо, поэтому для меня известные слова: "мы реалисты - мы верим в невозможное" - для меня это абсолютная аксиома поведения. Ну какой нормальный директор Библиотеки иностранной литературы стал бы открывать французский культурный центр, когда министр культуры говорит: я устал от ваших капризов. Наверно, если бы у меня были минуты такого опустошения, я бы очень многие вещи не сделала, потому что иногда руки-то опускаются. Например, это мы тоже начинали с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым, насколько вы знаете, что такое перемещенные культурные ценности? Перемещенные культурные ценности – это то, что Советский Союз тогда по праву потерь победителя и т.д получил в количестве 12 миллионов книг, из которых осталось в реальности сейчас 4-5, навсегда это исчезло. Среди этих книг есть фантастические коллекции, которые нам по международному праву, о котором мы еще сегодня не говорили, не принадлежат. Мы по закону международного права, я не буду вас утомлять этими подробностями, должны их вернуть. И вот моя библиотека вернула одну из самых дорогих коллекций в мире, это коллекция князей Эстерхази, у нее нет цены. Когда меня спрашивают, сколько она стоит, я не отвечаю на этот вопрос, конечно, не "Мона Лиза", но близко к этому. Мы ее вернули, каким образом мы ее вернули? Упрямством, переговорами. Что это нам дало? Ну вернули. В Думе мне объясняют, что я точно хочу отдать все наше национальное достояние Австрии, нет я не хочу, я хочу выполнить нормы международного права. Что это нам дало, наверно, вы знаете о таком после, имя которого Фон Шуленбург, мы его знаем его по книге Акунина - его "Шпионский роман", он тот, который неофициально, а потом официально объявил войну Сталину. Он был библиофилом, который, когда случилось то, что случилось, покинул пределы Советского Союза, оставив всю свою роскошную библиотеку здесь, которая находится в Библиотеке иностранной литературы. Оказался в Германии, в это время нацисты вошли в Павловск, вывезли всю библиотеку императрицы Марии Федоровны – немецкой принцессы, которая стала русской императрицей, которую они в Германии отдали библиофилу Шуленбургу. Дальше - покушение на Гитлера, его вешают, коллекция где-то остается.
И вот, понимаете, отвечая на ваш вопрос, конечно, этим заниматься - это на острие ножа, это ты все время подвергаешься тому, о чем мы уже говорили. Когда мы описали коллекцию Шуленбурга у нас, и приехал его брат, потрясенный, что кто-то в мире занимается их собственностью. Вернувшись в свой замок Фалькенберг, он увидел какие-то странные книги, стоящие в их многочисленных книжных шкафах, и не понял, что это такое, что это за Мирабо, что это за Лессинг с какими-то странными экслибрисами. И прислали нам копию титульного листа, а мы им мгновенно ответили: это коллекция Марии Федоровны, и они приняли решение вернуть это в Россию.
У меня было много моментов, когда я понимала, что против лома, ну, наверно, часто нет приема, но, на самом деле, есть: продолжай делать, ну, не получится… Поскольку все-таки я первоначально занималась английской литературой, я твердо знаю замечательные слова Киплинга, что "пораженья от победы мы не должны отличать", понимаете, никто не знает - твое поражение, может, это твоя победа, а, может быть, твоя победа - это твое поражение. Ну как вам сказать, мне пока и, надеюсь, будет всегда, мне очень интересно жить, я ведь вам искренне сказала - мне был дан такой сложный свиток отцом Александром Менем, вот это самое время пошлется. Ведь если впадать в то состояние, в которое очень часто хочется впасть, эта возможность времени, она начнет отчетливо сжиматься. И еще я твердо знаю, понимаете, я управляю большим количеством людей, у меня работает в библиотеке больше 1000 человек, это много. Я знаю твердо: людей - можно с ними не соглашаться, можно даже, наверно, как-то разумно наказывать, но есть одно правило, которое я знаю твердо, это связано вот с этим договором, - людей ни в коем случае нельзя унижать. Если ты их не унижаешь, а относишься к ним как к своим равным, то, я вот думаю, что тот договор, о котором я говорила в начале, он в моей жизни точно действует. Но я человек наивный, поэтому меня вполне можно не слушать.
Александр Уржанов: Мы лучше послушаем.
Из зала: А Вы сами что-то пишете или, может быть, собираетесь писать - биографическое или художественное?
Екатерина Гениева: Вы знаете, художественного я пока не писала. Я пишу, конечно, не очень понятно, когда я это делаю, но за последние годы, наверно, издала некоторое количество книг. Одна из них – тема нашей сегодняшней встречи, она так и называется "Великие спутники", это не только те, которых я обозначила, у меня много великих спутников. Один из моих великих спутников это, конечно, один из авторитетов библиотечного дела - "великий слепец", понимаете о ком я говорю, это Борхес - великий библиотекарь, знавший великое количество языков и т.д. Моя великая спутница, конечно же, это моя любимая английская писательница Джейн Остин. Я каждый год, когда у меня есть время и силы, перечитываю Диккенса, у меня есть любимое произведение, которое я всем рекомендую, это, конечно, "Большие надежды" - фантастическое произведение Чарльза Диккенса. Перечитываю Честертона о Диккенсе. Нет, я пишу, у меня есть научные труды, у меня есть книга, которой я очень горда, она является почти настольной книгой, - вы меня заставляете говорить какие-то нескромные вещи, - библиотекарей не только нашей действительности, но книжка, которая имеет гриф ЮНЕСКО. Это научная работа о том, что библиотека - концепт межкультурной коммуникации. Ну, если перевести это на человеческий язык, – что такое библиотека в современной обществе, и вообще, есть ли у этой библиотеки будущее, а если есть, то какое, в общем, что делать с книгами, что такое библиотекарь. На самом деле, современный библиотекарь - это очень интересное определение, кто он - он актор, это фигура, которая должна понимать, как работать с такой весьма сложной человеческой популяцией. Я пишу рано утром, если хватает сил, потому что я жаворонок, я начинаю свой день рано. Иногда я пишу в самолете, потому что я там провожу много времени - не очень удобно, но возможно. Недавно я закончила книжку о писательнице, которая мне очень дорога и близка, это Вирджиния Вулф, у меня есть любимый роман, вообще, советую вам прочитать, это замечательный любовный роман о собаке - это «Флаш». Сейчас я заканчиваю собрание сочинений о Джейн Остин. Нет, ну я все-таки когда-то была филологом по образованию, вы знаете я поняла Ваш вопрос, если честно ответить на этот вопрос, я бы наверно…, но поздно выбирать, конечно, я не имею такого жертвоприношения, я прекрасно понимаю, но мне самой было бы, наверно, интересней заниматься и Джойсом, и Остин, и Диккенсом, и т.д., и английской литературой, и замечательными ирландцами… Ну знаете, вы заставили меня вести себя абсолютно нескромно, сейчас я заканчиваю книжку, - не поверите, - о Михаиле Юрьевиче Лермонтове, потому что я настолько увлечена тем, что он Лермонт, у него же огромная шотландская составляющая, у него есть шотландский герб и т.д. И вообще, это абсолютно непрочитанный поэт. Я вот сейчас перечитала, то, что нам объясняли в школе, никакого отношения, вообще, к тому, что это такое… Нет, это очень трудный человек и, конечно, совершенно гениальный писатель. Я была потрясена одной фразой, которой я не знала, в дневниках Толстого: "Если бы он, - я почти точно цитирую, - дожил хотя бы до 35 лет, нам не надо было бы Пушкина". Понимаете, это сильнейшее высказывание от Льва Николаевича Толстого. Вот, отчиталась, наверно, о проделанной работе.
Из зала: Добрый вечер. В первую очередь спасибо огромное, Вы какую-то другую жизнь совсем вдохнули сегодня. Спасибо, очень наполнили хорошим, у меня такой вопрос: если говорить о встречах, которые изменили жизнь, вот в пространстве русской литературы, я понимаю, что Вы занимаетесь иностранной литературой, но мне было бы очень интересно в пространстве русской литературы, Вы не могли бы сказать о героях – одном-двух, которые оказали на Вас влияние?
Екатерина Гениева: Я могу Вам ответить, кто мою жизнь постоянно меняет и, наверно, корректирует, если это, вообще, подходящий глагол. Это, конечно, если бы мне сказали: какие пять книг вы бы взяли на необитаемый остров, я легко перечислила бы. Это, конечно, Пушкин - для меня это совершенно замечательная, загадочная фигура. Его поэзия переполнена бесконечными ссылками на Великобританию, где он никогда не был. Особый какой-то, понимаете, пристальный интерес к Байрону, предчувствие своей гибели и судьбы через Байрона, тому есть документальное подтверждение. И вообще, вся эта история с дуэлью, я так убеждена, что письмо первое он послал сам, чтобы закончить эту историю, разрубить этот узел. Понимаете, когда думаешь об этой дуэли, это мне недавно пришло в голову, это тоже один из моих ответов на вопрос, который мы обсуждаем. Ведь Господь не дал ему убить, ведь он же мог теоретически стать убийцей, и то же самое происходит с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. Сам устраивает глупейшую дуэль и стреляет на воздух. Это такая история в русской литературе, которая заставляет очень многие вещи в собственном поведении осмыслить. Что я еще очень часто перечитываю, я перечитываю Толстого. На самом деле, у меня к нему много вопросов, но когда есть время перечитать что-то, поскольку объем большой, из «Войны и мира», я, конечно, по-другому все это воспринимаю. Один из моих любимых романов, это опять-таки связано с моим знанием английской литературы и опять-таки с отцом Александром Менем, очень вам советую когда-нибудь прочитать, - не найдете – приходите, мы вам подарим в библиотеке, это замечательный роман Грэма Грина «Сила и слава», который существует в классическом переводе великой переводчиц Натальи Волжиной и в переводе - пленка, начитанная отцом Александром Менем. Почему я его вспомнила, говоря о дуэли Пушкина и Лермонтова, это, на самом деле, понимание своего служения и предчувствие своей гибели. Если кто помнит этот замечательный роман, вы знаете, с эти романом есть много любопытных историй, он ведь – "The Power and the Glory", который первоначально был неправильно переведен на русский язык, потому что его переводили как «Власть и слава», понятно, что это слова из молитвы. Он ведь находился, а может и сейчас находится, а может уже и нет, в папском индексе. И когда Грэма Грина принимал тот, памятник кому стоит в библиотеке иностранной литературы, в нашем дворике, и вот была беседа католика с папой, и Грэм Грин ему сказал: вот Вы меня принимаете, но некоторые мои книги, в частности, в вашем папском индексе. На что получил совершенно замечательный ответ: "Мало ли дураков на свете". Очень советую почитать этот роман, сейчас мы уже восстановили имя отца Александра Меня, а когда-то, когда его печатали на страницах журнала "Иностранной литературы", могли только скотски написать, что издательство приносит благодарность тем, кто подготовил эту рукопись к печати.
Вот, наверно, Пушкин, очень люблю Диккенса, я понимаю, что это будет звучать старомодно, хотя это очень современный писатель. На самом деле, может быть еще одна задача, ведь есть аргументация, что современное поколение не читает, что они не знают, в этом есть и правда, и ложь. Правда, конечно есть, потому что часто экзамены я принимаю, прошу прочитать из Пушкина - такое глухое молчание. Но, с другой стороны, наверно, мы что-то должны делать, чтоб читали. У меня был такой замечательный опыт. Два: один позорный, один замечательный. Вот, когда тебя просят что-то сделать, скажем, в местах заключения: "Ты, вообще говоря, лучшая подруга, ты можешь это сделать или нет? Вот у нас есть программа с рязанскими колониями". Меня попросили провести там урок по Пушкину. Мне бы – многоточие – подумать, что я не обязательно могу это делать, я сказала: "Да, конечно! ". В машину, обложилась всякими новыми книгами и приехала в эту колонию. Там были и мальчики, и девочки. Вот там все сидят, охранники - четыре угла. Ну и я, как вы понимаете, запела про Солнце русской поэзии… Я минут через 10 понимаю, что они меня хорошо слушают, но они меня совершено не слышат, и про Солнце, и т.д. Я говорю: "Вы знаете что, не буду я вам рассказывать про Александра Сергеевича Пушкина - вам неинтересно, и у меня не получается. Давайте, я вам расскажу,- закрыла глаза и сказала, - про одного негра". Полное оживление в зале, ну и дальше мне было безумно трудно, потому что я не владею этим вокабуляром. Мне очень трудно, я вспоминала какие-то слова, но это не сильно помогает, я же не могу сказать им: Донжуанский список, кто этот человек - Дон Жуан? А если описать, что это означает, - это понятная территория. Ну и т.д., если рассказать, что Наталья Николаевна пользовалась популярностью, я сказала: «Наталья Николаевна - его жена, - я не называла никого, - она отплясывала с царем, будучи на сносях». В общем, когда я закончила свое повествование, блузка у меня была мокрая, можно было выжимать. Ни на одной лекции - ни в каком Эдинбурге и в Оксфорде я таких мук не претерпела. И я совершенно бездыханная закончила свое повествование, я закончила его, как вы понимаете, Черной речкой. Молчание. И тут, это, наверное, типа моего рассказа о молодом человеке – мальчике, который у нас в библиотеке работает 10 лет. Тут поднялась рука, - была такая девочка 12 лет, - убила своего отчима, она пырнула его ножом, потому что не могла терпеть, как он каждую ночь издевается над матерью. Не знаю, как бы я повела себя в такой ситуации, я никогда в таких ситуациях не была. И он: «Ну, это, ну, типа, ну, как это?». Ну, они так говорят. Я говорю: "Вы меня, наверно, хотите спросить, как зовут этого человека?». Она говорит: «Ну, типа, да». Я говорю: «Ну, его, типа, зовут Александр Сергеевич Пушкин". Понимаете, это был какой-то шок узнавания, то есть я их не отдалила, если у меня получилось. А дальше - это был момент моего, конечно, позора. Молодой человек говорит: "Ну, вы это, - опять, - типа…". Хочет спросить, знаю ли я что-нибудь наизусть, ну что-то я, конечно, знаю, но от волнения перед этой аудиторией я забыла все и про "Чудное мгновенье", ну все, что мало-мальски интеллигентный человек должен был, ну не помню. Лежит томик, но я не могу его открыть, думаю: ну вот что мне делать. Я ничего более остроумного, чем то, что выкинуло мне мое подсознание – "Молитву", я ее воспроизвести наизусть не могла. Понимаете, они слушали это, я не убеждена, что они все там понимали, это не важно, но это вызывало такое количество ассоциаций, - бабушки, которые шептали эти молитвы. После этого они сказали: "Еще почитайте". Тут уж я открыла томик Пушкина - и про "Чудное мгновенье", и про что хотите.
Понимаете, это дерзкая штука, надо понимать, а ты можешь ли это сделать? На самом деле, можно сделать хуже. Ну а если говорить о том, кто что читает, кто не читает, мы когда-то задумали провести в городе Саратове, ну чтоб привлечь к чтению Александра Сергеевича Пушкина, "Пушкинский бал". Студенты театральных училищ - все в замечательных фраках, девушки - в соответствующих бальных платьях. Я с каким-то молодым человеком открывала этот бал. Вальс, он ногами много лучше, чем я, двигал. Я думаю, как бы мне его спросить: "Пушкина, вот…". Ну вы знаете этот вопрос: "А ты записался на фронт? " Как спросить: Пушкина вы читали? Я говорю: "Вот Евгений…". Он говорит: "Онегин». Я говорю: "И…". Он говорит: «Вчера открыл". Вальсируем. Я говорю: "Ну и как?». Он говорит: "Клево!». По-моему, замечательный ответ. Но, на самом деле, можно было бы сказать: как вы может про Александра Сергеевича Пушкина, Солнце нашей поэзии. Ну, а почему так нельзя сказать? Можно. Но если он уже открыл и прочитал, уже хорошо.
Из зала: Екатерина Юрьевна, спасибо за очень честный разговор, и сразу извините за немного личный вопрос. Заключительный вопрос о религии и ваших отношениях с религией. Были ли у Вас какие-то поиски ответов для себя, и что для Вас сейчас есть и где для Вас сейчас есть Бог?
Екатерина Гениева: Я воспитана в семье православной, но я наполовину русская, наполовину еврейка. Я по маме русская, - дворянская семья, по линии папы - это замечательная семья людей с поразительной историей. Я думаю, что моя такая практичность, в смысле проект "Экслибрис", это то, чем меня, может быть, одарил наш замечательный отец. Он был великим администратором, но что-то такое он мне, конечно, передал, потому что я всегда, когда что-то стараюсь делать, я хочу знать, когда поезд из пункта А придет, желательно, в пункт Б. Потому что разговор о том, что он когда-нибудь придет в 28 веке, меня это не устраивает. Я хочу, чтоб это случилось, по возможности, во время моей жизни. Поэтому, вы знаете, во мне, наверно, не борются, а замечательно сосуществуют эти две такие замечательные традиции. Я православный человек, практикующий, я хожу в церковь, у меня есть своя любимая церковь, даже две, даже три. Замечательная церковь в Москве, где настоятель отец Александр Борисов, близкий друг отца Александра. Это напротив Моссовета, эту церковь мы когда-то – Библиотека иностранной литературы – чудом Господним вернули храму, это отдельная история. Я очень люблю маленький храм в Новой деревне, подле которого похоронен отец Александр Мень, про который написаны те замечательные стихи песни: "Когда я вернусь, я пойду в тот единственный дом" Галича, которого крестил отец Александр. Очень часто мы всей семьей бываем в Семхозе, где вся эта трагедия случилась, где находится дом и библиотека – поразительная библиотека отца Александра Меня, поэтому я человек, что называется, практикующий. Сомнения, вы знаете, мне очень, наверно, в жизни повезло, во-первых, я была как-то правильно воспитана. С другой стороны, мои первые духовные наставники были удивительными людьми. Мой первый духовный отец был отец Николай Голубцов, наверняка многие знают его как духовника Светланы Аллилуевой. Мне это было совершенно все равно, как вы понимаете, чей он был духовник в то время, я твердо знала, что когда я приходила к нему в Донской монастырь, ничего кроме люби из его глаз, из его поведения я не видела. Священник, который оказал на меня огромное влияние, - отец Всеволод Шпиллер - это один из таких интеллектуалов нашей церкви, про отца Александра я много чего сказала. Сомнения, понимаете, лукаво я могу сказать "да", честно - нет. Я думаю, что если мне что-то и дает внутренние силы жить, бороться с чем то, это вот ощущение, что я в мире точно не одна. Я не могу по-другому это объяснить, я отчетливо ощущаю связь с умершими. Люди, которые мне очень дороги, они в моей жизни реально присутствуют. Мне было когда-то дано это увидеть. Я очень благодарна, когда умирала моя бабушка совершенно в неожиданных для себя обстоятельствах, не дома, а так получилось, что в больнице. А это были такие глухие годы; священник, который пришел в больницу, мог лишиться всего. Тем не менее, когда он туда пришел, было ощущение, что больница вымерла, наступил сон такой, пока он ее соборовал, причащал. И когда это все закончилось и он ушел, бабушка с ним говорила по-русски, а потом она снова вернулась на свой первый французский язык. Я слышала, с кем она говорила, вся эта комната, палата была наполнена людьми, которые ее встречали. У меня было ощущение, что я могу сейчас задеть плечом ее маму, ее брата, погибшего на Первой мировой войне. Я интеллектуально могу сказать про сомнения что хотите, я понимаю, что эти сомнения могут быть, и что меня очень много в нашей современной церкви не устраивает, это несомненно. Я ведь не случайно назвала эти три церкви, это действительно церкви, отмеченные благодатью Божией. Но если я честно отвечаю на ваш вопрос, - нет. Более того, в состоянии скорби, болезни, усталости есть у меня такое прибежище благих, это то, что вы задали вопрос – это вера, мне это очень помогает жить. Я думаю, что я очень многие вещи в библиотеке не смогла бы сделать. Что значит вера? Ты чувствуешь эту помощь и понимаешь, что у тебя есть не только претензии к тем, кто тебя окружает, у тебя есть огромное количество обязательств перед теми, которые тебя окружают. Это бремя благое, но оно не всегда самое легкое.
Катерина Гордеева: Вы нас простите, что мы Вас с небольшим опозданием, но все равно поздравляем с днем рождения.
Екатерина Гениева: У меня очень нелепый день рождения, он 1 апреля, но я себя утешаю тем, что у меня неплохая компания: Гоголь, Моцарт, там еще небольшое количество людей, я на них равняюсь.