Международный фестиваль "Опера априори" в этом году открыл Франко Фаджоли, аргентинский контратенор, феноменальный исполнитель музыки эпохи барокко, обладающий совершенно немыслимым голосовым диапазоном. Для дебютного концерта в Москве он выбрал фрагменты из опер Россини. Этот репертуар ранее был записан Фаджоли на Deutsche Grammophon.
Журналисты m24.ru встретились с оперным певцом и попросили рассказать, в чем он видит причины возросшей востребованности барочной музыки. Фото предоставлено фестивалем "Опера априори"
– В 2014 году вы приезжали на фестиваль Earlymusic в Санкт-Петербург. Почему так долго откладывался ваш визит в Москву? – Так уж построено расписание гастролей. Новость о том, что в графике появился концерт в Москве, очень взволновала меня. К этому моменту вышел мой диск с ариями Россини, и я хорошо понимал, что появилась великолепная возможность представить этот репертуар в российской столице. Как мне казалось, ваша публика хорошо знакома с этой музыкой. Исполнить ее в зале Чайковского на фестивале "Опера априори" было волнительно.
– Расскажите о ваших учителях. Кому вы обязаны такой мощной вокальной школой?– Я учился в Аргентине, в городе Сан-Мигель-де-Тукуман, откуда я родом. В детстве пел в хоре, а в 11 лет оказался одним из трех мальчиков, выбранных для исполнения партии из “Волшебной флейты” Моцарта. Можно назвать это поворотным моментом в моей жизни: впервые оказавшись на сцене с оркестром и настоящими оперными исполнителями, мне удалось получить очень важный артистический опыт. Моим первым наставником была обладательница прекрасного сопрано. Под ее руководством я обучался технике бельканто и итальянской школе пения. Затем в Буэнос-Айресе мне удалось стать первым контратенором, принятым в оперный университет при Teatro Colon. Со мной занимался баритон, который прекрасно разбирался в бельканто. Как видите, начало моего образования в те годы не было напрямую связано с барочной музыкой, в большей степени относилось к итальянской опере. Конечно, как контратенор, я пел много барочных вещей, но репертуар не ограничивался ими.
– В Москву вы привезли фрагменты из опер Россини. Недавно на Decca у вас вышел новый диск с записью оперы Перголези "Адриано в Сирии". До этого был релиз диска с ариями, предназначенными для Каффарелли. Какие критерии являются для вас определяющими в выборе музыкального материала? – Я выбираю те произведения, которые подходят моему тембру. Конечно, прислушиваюсь и к рекомендациям коллег. Что касается Каффарелли, то это была инициатива продюсеров. Я очень придирчиво отношусь к репертуару, потому что получаю огромное количество предложений. Работая над записью альбома Каффарелли, было интересно сконцентрироваться на ариях, которые бы отражали самые разные эмоции. Что касается Россини, то он появился в числе моих любимых композиторов с подачи педагога из Teatro Colon.
– Тем не менее, вы часто беретесь за репертуар, который до вас никто раньше не исполнял. Для вас важно быть пионером исполнения?– Я не стремлюсь к тому, чтобы меня называли первооткрывателем. Возможно, именно в силу особенности моего голоса я вынужден работать с таким репертуаром. Здорово петь неизвестное произведение – в этом есть и повышенное чувство ответственности, и возможность установить свои эстетические критерии исполнения. Но задаваться такой самоцелью не стоит.
Фото предоставлено фестивалем "Опера априори"
– Говоря о Россини, мы не можем не упомянуть Чечилию Бартоли. Было ли для вас важно услышать ее исполнение, прежде чем представить свой вариант? – В самом начале обучения пению, я осознал, что иногда меццо-сопрано и контратенор играют одни и те же роли. Как, например, в опере “Юлий Цезарь” Генделя одни и те же партии могут исполняться как женским, так и мужским голосом. Но быстро пришло понимание, что в таких случаях я отдаю предпочтение меццо-сопрано. Дженнифер Лармо, Анн-Софи фон Оттер, Мэрилин Хорн, Чечилия Бартоли, Элина Гаранча – все они стали для меня большим источником вдохновения. Очень многие вокалисты исполняли тот же репертуар, что и я, и делали это великолепно! Я не вижу здесь никакого вызова, потому что всегда стремлюсь отталкиваться от собственного понимания музыки.
– Но некоторые критики все же сравнивают вас с той же Мэрилин Хорн.– Да, я знаю. Это большая честь для меня, ведь она – великий музыкант! Сравнивают наш подход к музыке с точки зрения итальянской манеры пения. Не вижу в этом ничего противоестественного.
– Если мы говорим о барочной музыке, то ее можно исполнять не только в концертных залах, но и в действующих католических костелах. И это совершенно разная акустика…– Мне больше по душе концертные залы. Для моего голоса они удобнее. Но если я исполняю религиозную музыку, безусловно, для нее больше подходит храмовая акустика. Если мне придется браться, скажем, за Stabat Mater Перголези, то я бы хотел делать это под церковными сводами.
Фото предоставлено фестивалем "Опера априори"
– Чем вы объясняете возросший интерес к барочной музыке? Насколько историческая музыка созвучна нашему времени, в чем ее трендовость?– Я считаю, что мы имеем дело с великой музыкой. Действительно, сегодня мы наблюдаем своего рода возрождение интереса к ней, как это было в 1950–60-х, с попыткой максимально приблизиться к оригинальному исполнению. Это достигается и кропотливым исследованием теоретических основ, и применением исторических инструментов, обладающих особым звуком. Кстати, структура барочных арий напоминает мне композиции современной поп-музыки: это короткие песни. В 1950-е многие дирижеры исполняли эту музыку не в барочной манере, а в современной, теперь же музыканты пытаются воссоздать оригинальное, аутентичное звучание.
– Но можно ли говорить, что у барочной и современной культуры есть общие точки пересечения?– Конечно. Зачем люди ходили в театр в эпоху барокко? За развлечением. Также и мы ходим в кино или на мюзиклы. То есть барочная опера – из той же категории, что и современное кино. Публика жаждала впечатлений, а кастраты были рок-звездами своего времени. Например, Фаринелли – Майкл Джексон своего времени. В XVII веке многих мальчиков кастрировали, но единицы добирались до вершин оперного искусства. Люди платили большие деньги, чтобы посмотреть на этот аттракцион кастратов.
Элемент развлечения, скандальности был очень важен для культуры барокко. Это кажется аморальным, но скандальность кастратов придавала популярности спектаклям. Надо признать, что зритель зачастую рвался в театр именно из-за пикантного факта. Это как если бы кто-то из современных звезд упал на сцене, или все обсуждали бы очередной роман или скандальные фото. Музыка интересовала людей меньше, чем сам феномен.
– Во многих постановках барочных опер скандальность пытаются сохранить: на сцене поют обнаженные солисты в пикантных позах, режиссеры используют машинерию и спецэффекты…– Все это переключает ваше внимание, отвлекает от главного, то есть от самой музыки. Режиссер может ставить оперу в любом стиле – от барокко до футуризма, но он должен рассказывать историю. Я терпеть не могу, когда во время моей арии у меня за спиной что-то взрывается. Не нужно изобретать новые сюжетные ходы – они уже созданы либреттистами. Поэтому хочется призвать режиссеров быть достаточно умными, научиться читать между строк.
Есть хорошие барочные и современные постановки, которые мне нравятся, но они все сделаны с умом. Например, я пел в опере “Роделинда” Генделя. Режиссер превратил сцену в руины города будущего. А партия контратенора принадлежала герою, который пытается образумить человечество. Мой антагонист обманывает всех, утверждая, что я погиб, а потом я возвращаюсь и раскрываю его лживые намерения. Сценически это был отличный пример современной футуристической интерпретации классической оперы, где режиссер рассказывает нечто большее. Режиссер оказался достаточно умен, чтобы поверить в музыку, и в то же время привнести что-то новое, не разрушая основ.
– Вы себя ощущаете больше концертным или оперным исполнителем? – Прежде всего, я певец. Когда мне выпадает возможность участвовать в полноценной костюмированной постановке, я ассоциирую себя со своим персонажем, растворяюсь в нем. Исполняя оперные арии в концертном зале, рассказываю более интимную историю, как если бы пришлось петь у себя дома для близких друзей, просто наслаждаясь музыкой. Я люблю и то, и другое.
Фото предоставлено фестивалем "Опера априори"
– Год назад из жизни ушел великий дирижер Николаус Арнонкур, культовая фигура в аутентичном исполнительстве. Как вам кажется, кто сегодня мог бы принять его эстафету? – Работу с Арнонкуром считаю величайшим опытом в своей творческой жизни. Он был исключительным музыкантом. Для него не существовало ничего важнее музыки. Я читал его критические труды о природе музыки, о вокальном и инструментальном исполнениях. Я бы мог сравнить его со швейцарцем Диего Фазолисом. Но имен представителей молодого поколения не стану называть, чтобы никого не обидеть.
– Какую музыку вы любите слушать? Присутствуют ли в вашем плей-листе современные исполнители?– Наверно, я отнесу себя к всеядным меломанам. Выбор музыки зависит от настроения и от того, кто рядом находится. Если чувствую, что современная композиция попадает под мои критерии принадлежности к искусству, то она мне нравится.
Екатерина Кинякина, Юлия Чечикова