Павел Третьяков
29 мая 1860 года купец, меценат и коллекционер Павел Михайлович Третьяков составил завещание, по которому оставил Москве свою коллекцию картин и деньги на устройство картинной галереи. Колумнист Алексей Байков рассказывает о других ярких меценатах в российской истории. Подробнее – в материале m24.ru.Русское купеческое меценатство, исчезнувшее вместе со всей своей "прекрасной эпохой", унесенное вихрями войны и революции – это наш уникальный социальный феномен, толком еще не исследованный. Как писал в своей автобиографии Федор Шаляпин:
"...российский мужичок, вырвавшись из деревни смолоду, начинает сколачивать свое благополучие будущего купца или промышленника в Москве. Он торгует сбитнем на Хитровом рынке, продает пирожки на лотках, льет конопляное масло на гречишники, весело выкрикивает свой товаришко и косым глазком хитро наблюдает за стежками жизни, как и что зашито и что к чему как пришито... А там, глядь, у него уже и лавочка или заводик. А потом, поди, он уже 1-й гильдии купец. Подождите — его старший сынок первый покупает Гогенов, первый покупает Пикассо, первый везет в Москву Матисса. А мы, просвещенные, смотрим со скверно разинутыми ртами на всех непонятных еще нам Матиссов, Мане и Ренуаров и гнусаво — критически говорим: "Самодур..." А самодуры тем временем потихонечку накопили чудесные сокровища искусства, создали галереи, музеи, первоклассные театры, настроили больниц и приютов на всю Москву..."
Александровская великая реформа освободила спеленатую по рукам и ногам русскую буржуазию. Изредка случавшиеся до этого выплески вроде знаменитых крепостных миллионеров екатерининской эпохи превратились в бурный поток, сметающий все и вся на своем пути. Выход на общественную арену буржуа стал третьей "звездной" темой русской литературы после народных страданий и образа "лишнего человека". Все эти бородатые классики с портретов из школьного учебника заранее склонялись перед властелином нового века, расстилали перед ним ковровую дорожку и встречали приветственным гимном. Правда, они немного опасались "грядущего хама", до зубов вооруженного хрустящими пачками "сигнаций" и способного скупить весь окружающий мир на корню, но понимали, что без него отныне никуда.
Так откуда же возник феномен русского меценатства и что в нем было особенного? Неверно было бы сводить все побуждения, двигавшие великими благотворителями конца XIX века, исключительно к стремлению занять место дворянства. Хотя и этот мотив, безусловно, присутствовал, и не случайно купцы, заработав свои первые капиталы в 1860–1870-х годах, тут же начинали приобретать и реконструировать старинные усадьбы. Но основное стилистическое различие заключалось именно в происхождении буржуазии отечественной и западной.
Английский, немецкий или американский предприниматель был выходцем из среды вольных городов, помешанным на идее эмансипации от структур традиционного общества и подстегнутым кальвинистской этикой. Наш "первой гильдии купец" был прочно встроен в эти самые структуры, но при этом по своему происхождению относился либо к низшим слоям общественной пирамиды, либо к отторгнутым от нее париям. Предки большинства основателей торговых и промышленных династий были в основном крепостными крестьянами или старообрядцами, преследовать которых власти перестали только при Екатерине II.
Экспозиция Городской художественной галереи П.М. и С.М.Третьяковых. 1898
С общественного дна эти люди за два поколения поднялись до огромных состояний, но никогда не разрывали своих связей с породившей их средой. Отсюда и совершенно разная мотивация при благотворительности. Западный меценат, как прошлый, так и современный, руководствуется, прежде всего, идеей сделать что-либо "вне государства" и даже "вне общества". Лучше всего этот принцип иллюстрируется современной модой на благотворительность в среде американских мультимиллиардеров – средства закачиваются в фонды по борьбе с раком, малярией и на озеленение Марса именно под девизом "мы сделаем это лучше чем, те, кто берет с нас налоги".
Русский купец, напротив, отдавая по нескольку миллионов на больницу для нищих, или оборудовав на своей фабрике зону отдыха, делал это "на пользу общества". Свой нажитый капитал и собственность он воспринимал именно как приватизированную часть общего богатства. Когда в 1920-х годах уехавшему из России С.И. Щукину предложили востребовать с Советской власти экспроприированные у него полотна импрессионистов, тот ответил: "Я собирал не только и не столько для себя, а для своей страны и своего народа. Чтобы на нашей земле ни было, мои коллекции должны оставаться там".
Знание жизни с самого ее дна побуждало это странное поколение первой гильдии купцов становиться меценатами. А вот откуда взялось их необъяснимое чутье на культуру и искусство – вопрос, еще ожидающий своего исследователя. Тот же Щукин мало что понимал в импрессионистах и вообще в актуальной живописи, а руководствовался именно тем самым внутренним ощущением. Когда он пришел к Матиссу покупать первый в своей коллекции его натюрморт – знаменитую "Посуду на столе", то заявил: "Мне придется на какое–то время забрать картину и подержать у себя. Если она все еще будет интересовать меня, то я оставлю ее за собой". Простой принцип, которым руководствуемся и мы в своем повседневном общении с искусством: "цепляет – не цепляет". Но почему-то это поколение "цепляло" именно то, что было нужно.
Имена братьев Третьяковых более или менее известны каждому гражданину нашей страны, в конце концов Третьяковская галерея – единственный российский музей, входящий в европейскую "десятку". Но что мы знаем об остальных?
Козьма Солдатенков
Портрет Козьмы Солдатенкова написаный Аполлинарием Горавским в 1857 году
Этот ниоткуда не выскакивал и не карабкался, еще его отец был потомственным зажиточным купцом-старообрядцем, так что сыну оставалось только расширять и укреплять семейное дело. "Поднялся" он, как и многие из его поколения, на текстиле. Вскоре у него появились и лишние средства, которые тот сразу же начал вкладывать в искусство и жертвовать на народные нужды.
В годы своего высшего предпринимательского взлета Солдатенков близко сошелся с профессором Грановским – одним из ведущих идеологов тогдашних "западников". Он и уговорил мало что в этом смыслившего купца пожертвовать огромные средства на печатание дешевых изданий просветительской, то есть, прежде всего, естественнонаучной и философской литературы. Так возникло "Товарищество книгоиздания Солдатенкова и Щепкина", которое вскоре из чисто благотворительного проекта превратилось в прибыльное дело. Там выходили Белинский и Адам Смит, учебники для крестьянских школ, Огарев, Некрасов, Кольцов, "Отцы и дети" Тургенева, сборники Фета и исторические труды Ключевского. Благодаря своей довольно низкой стоимости, книги от "Солдатенкова и Щепкина" раскупались, как горячие пирожки.
На свои средства Солдатенков открывал в Москве богадельни, дома призрения для инвалидов войны, сирот и душевнобольных, учреждал студенческие стипендии и отписал по завещанию миллион рублей на создание ремесленного училища. Но главное, чем обязан ему наш город – это Боткинская больница. На строительство лечебного учреждения для "всех бедных без различия званий, сословий и религий" Козьма Солдатенков выделил два миллиона рублей.
Его собрание искусства было довольно бессистемным, в отличие от последующих динозавров меценатства вроде Морозовых, Мамонтова или Щукина. И все же, Солдатенков успел скупить множество полотен русских художников и копий с западных шедевров, но главной его страстью всегда были иконы, а жемчужиной коллекции – "Спас" Андрея Рублева. После его смерти 258 картин и 17 скульптур отошли Румянцевскому музею.
Хлудовы
Портрет Ивана Ивановича Хлудова. Н.Д. Мыльников (1786–1835)
Семья выходцев из Егорьевских крестьян начинала с самодельных тесемок и кушаков, а закончила партнерством с Солдатенковым по текстильному бизнесу и участием в строительстве железных дорог. Старший Хлудов коллекционировал древнерусские рукописи и старопечатные книги - после его смерти все это отошло московскому никольскому Единоверческому монастырю. Его дети, уже получившие образование и манеры европейских буржуа, строили богадельни, бесплатные дома для неимущих, больницы для неизлечимых женщин и детей. И, разумеется, покупали искусство, покровительствовали писателям, ученым и музыкантам. На вечерах в их доме собирались основатель консерватории Рубинштейн, композитор Танеев, профессор Николай Жуковский, Муромцев, супруги Мережковские и Андрей Белый, известные врачи Бехтерев, Остроумов, Филатов и многие другие.
Варвара Хлудова, став вдовой Абрама Морозова, решила почтить память мужа строительством психиатрической больницы. Для этого она приобрела земельный участок на Девичьем поле и вложила в учредительный фонд гигантскую по тем временам сумму в 500 тысяч рублей, став, таким образом, основательницей Клинического городка на Пироговке.
Помимо клиник, она выделяла немалые средства на образование. Благодаря ее пожертвованиям, были созданы Пречистенские рабочие курсы, Московский народный университет имени Шанявского, а также построено общежитие для студентов Императорского технического училища. В 1885 году на деньги Морозовой была основана первая в Москве бесплатная общедоступная читальня имени Тургенева. А еще она регулярно жертвовала средства на нужды МГУ.
Бахрушины
Семья Петра Алексеевича Бахрушина
Очередная, уж которая по счету в нашем списке, текстильная, а еще и кожевенная династии из города Зарайска. В Москве их называли "профессиональными благотворителями", и было за что: городская больница, бесплатные квартиры для неимущих, ремесленное училище, дом презрения для престарелых артистов.
Но главное их детище выросло из, пожалуй, самой странной московской коллекции того времени. Алексея Александровича Бахрушина не прельстили ни иконы, ни старинные монеты, ни живопись, ни скульптура. Вместо этого он начал собирать все, связанное с театром. Окружающие посмеивались над ним и предлагали приобрести пуговицу от брюк Мочалова или сапоги Щепкина. А он покупал и не жалел денег. 29 октября 1984 он лично открыл поразившую всю Москву выставку, после которой у актеров как-то сама собой выработалась традиция сдавать в собрание Бахрушина личные вещи, ненужные сценические костюмы и подарки от поклонников.
Под конец жизни Бахрушин стал задумываться о том, как бы пристроить свою коллекцию. Он обратился к Московской городской думе и получил отказ: "Мы с третьяковским и солдатенковским собраниями достаточно горя хлебнули. А тут вы еще с вашим! Увольте, Христа ради!..". Все остальные инстанции тоже отворачивали нос. Зачем и кому нужны музеи изящных искусств, они еще более или менее могли понять, но актерство в глазах чиновников по-прежнему оставалось презренным ремеслом. И лишь в 1913 году принять дар согласилась Академия Наук, благодаря чему в Москве каждый может посетить Театральный музей имени А.А. Бахрушина.
Морозовы
Представители четырёх ветвей морозовского рода
Происхождение у них было самое, что ни на есть "посконно-домотканое" – еще основатель династии успел пройти весьма извилистый жизненный путь от крепостного человека помещиков Рюминых до первой гильдии купца и владельца текстильной мануфактуры. Капиталы на открытие своего дела он получил от старообрядческой общины. Деревня, как говорится, "въелась в гены", и все мужское поколение семьи Морозовых, хоть и купалось в деньгах, но жило в искусственно созданной бедности.
К примеру, чистое белье они получали только раз в неделю, причем младшим братьям Савве и Сереже доставалась одна рубаха на двоих. А электричества в огромном доме не было потому, что мать семейства Мария Федоровна считала его "бесовской придумкой".
Зато ни в чем себе не отказывали их жены – знаменитый особняк в "готическо-мавританском" стиле, где ныне помещается Дом приемов МИД России, был построен по требованию супруги Саввы, Зинаиды Морозовой. На ее половине и в залах даже рамы зеркал были из севрского фарфора, в то время как истинный владелец этой роскошной обстановки жил в нескольких скудно обставленных комнатах и ходил в заплатанных ботинках.
Еще в годы зарождения династии по Морозовым сильно ударила знаменитая стачка, случившаяся на их фабрике в 1885 году, а вернее – состоявшийся после нее суд над организаторами, в ходе которого выяснилось, что общественное мнение дружно поддерживает не предпринимателей, а угнетаемых ими рабочих. Старший Морозов – Тимофей Саввич – после этого впал в затяжную депрессию и переписал семейный бизнес на жену, а младшие крепко усвоили урок и стали вкладывать огромные средства в социальные проекты, а заодно поддерживать революционеров всех мастей.
Савва Морозов спонсировал издание "Искры" и числился соучредителем первых легальных большевистских газет "Новая Жизнь" и "Борьба". В помещениях фабрики был устроен склад нелегальной литературы, откуда она распространялась на все окрестные губернии и там же, видимо, находилась и подпольная типография. В том самом "готически-мавританском" особняке во время событий 1905 года скрывались от полиции Бауман и Красин. И по сей день многие историки считают, что 26 мая того же года Савва Морозов не покончил жизнь самоубийством в Каннах, а был тайно убит охранкой.
Меценатская деятельность семейства с трудом поддается даже перечислению. Это и одна из первых и крупнейшая на тот момент детская больница в России, построенная на средства Викулы Елисеевича Морозова. И Кустарный музей, созданный на средства Сергея Тимофеевича Морозова, в котором была собрана великолепная коллекция произведений русского декоративно-прикладного искусства, начиная с XVIII века. И коллекция русской и французской живописи Михаила Абрамовича, отошедшая после его смерти Третьяковке.
Брат его Иван построил театр для рабочих своей Тверской мануфактуры, собрал гигантскую коллекцию актуальной живописи и покровительствовал еще никому не известному Марку Шагалу. Согласно каталогу, опубликованному в журнале "Аполлон", в его специально построенном под галерею особняке хранились несколько сотен произведений Ван Гога, Ренуара, Сислея, Матисса, Сезанна, Врубеля, Коровина, Кустодиева, Серова, Головина и многих других.
Кстати, знаменитую "Девочку на шаре" Пикассо мы можем видеть в ГМИИ имени Пушкина тоже благодаря Ивану Морозову. В 1919 году вся его коллекция была национализирована и стала "Вторым музеем новой западной живописи" (первым числилось бывшее собрание Щукина), а сам он какое-то время поработал при ней экскурсоводом, но потом все-таки эмигрировал. Но самый отчетливый след был оставлен, конечно же, неутомимым Саввой – в истории театральной Москвы.
Об этом написаны целые тома, так что скажем вкратце: без Саввы Морозова не было бы никакого МХАТа. В 1898 году он вошел в состав товарищества для учреждения Общедоступного театра и пожертвовал львиную долю средств на его строительство, а потом еще и на новое здание в Камергерском переулке, на которое он выделил 300 тысяч рублей. После того, как театр открылся, он стал его финансовым директором, правда из-за его любви к актрисе-большевичке Андреевой все это кончилось крупной ссорой между Станиславским и Немировичем-Данченко и созданием нового театра. Кроме того, Савва Морозов вместе со своим тезкой Саввой Мамонтовым был в числе учредителей и основным спонсором той самой Московской Частной русской оперы, на подмостках которой "открыли" Шаляпина.
Савва Мамонтов
С. И. Мамонтов. Портрет работы И. Е. Репина. 1880 год.
Вот Мамонтовы как раз начинали не с текстиля, а с дела, в общем-то, довольно подлого – с казенных винных откупов. Проще говоря, спаивали русский народ, потому что именно откупа и были одной из основных причин эпидемии массового пьянства в деревне, вспыхнувшей в последней четверти XIX века. Так была основана династия, а сам Савва занимался уже не водкой, а строительством железных дорог, после чего, сколотив состояние, ударился в меценатство, благотворительность и революцию так, будто бы стремился разом выплатить все моральные долги за отцовский бизнес.
Его усадьба в Абрамцеве была превращена в настоящий клуб или салон для художников, где подолгу жили и работали Репин, Антокольский, Серов, Васнецов, Врубель и Поленов – словом, все те, чьи имена входят в золотой фонд русской живописи. Про вторую его усадьбу, располагавшуюся чуть ближе к Москве, из окон которой он лично наблюдал за ходом работ на Ярославской железной дороге, ходили самые разнообразные слухи. О том, что там хранили оружие и типографские принадлежности чуть ли не для трех разных революционных организаций, что из нее был прорыт подземный ход и тому подобное… В начале 2000-х она и вовсе сгорела дотла, и теперь о хозяине этих мест напоминает только название станции – Мамонтовка. Нет больше на карте и одноименного населенного пункта – с недавних пор он превратился в район города Пушкино.
Другой страстью Мамонтова всегда был театр. Он и сам пытался учиться пению, и, как говорят, даже был неплох, но предпочел остаться любителем и занялся меценатством. Вместе с Морозовым он создал Частную русскую оперу, декорации и эскизы костюмов для которой стал заказывать Васнецову, Коровину и Поленову. Так что, именно благодаря Савве Мамонтову, в России появилась профессия театрального художника.
Ему же принадлежит фраза, ставшая своеобразным девизом русского меценатства: "Надо приучать глаз народа к красивому на вокзале, в храмах и на улицах".
Юрий Нечаев-Мальцов
Портрет Ю. С. Нечаева-Мальцова. Крамской И.Н. (1885)
Этот не поднимался "из грязи в князи" и вообще происходил из дворян. Его дядя был известным российским дипломатом и единственным уцелевшим после того самого погрома миссии в Тегеране, в котором был убит Грибоедов. Юрий же пошел по отцовским стопам и занялся стекольным производством.
Его роль в московском меценатстве скромна, и, в то же время, огромна. Три миллиона рублей на музей Цветаева. На тот самый, который сегодня называется ГМИИ имени Пушкина. Для его строительства Нечаев-Мальцов нанял на Урале особую команду рабочих, добывавшую специальный морозоустойчивый мрамор, а для изготовления 10-метровых колонн специально выписывал каменотесов аж из самой Италии.
Сергей Щукин
Все Щукины были страстными коллекционерами. Основатель династии Иван Щукин, вместе со старшим сыном, бессистемно собирали всю русскую старину: от монет и икон до редких сервизов императорского фарфора и рукописей Наполеона. Позднее Петр Щукин подарил всю эту коллекцию Историческому музею.
Сергей Иванович Щукин. Портрет работы Дмитрия Мельникова
Дмитрий Щукин скупал полотна голландцев, а вот Сергей занялся тем, чего в то время не понимал и не хотел признавать никто. По мнению большинства, как на родине, так и за границей, этот сумасшедший русский тратил деньги на форменную мазню. Всех этих Ренуаров, Матиссов, Моне и Тулуз-Лотреков у себя на родине вышвыривали из любого мало-мальски приличного салона. У парижских торговцев искусством их картины пылились по углам, а сами художники жили в кромешной нищете.
В воспитанной на передвижниках и прочих реалистах Москве была та же реакция, когда в 1891 году на Ходынском поле в павильоне французской промышленно-художественной выставки впервые в России были показаны полотна Моне и Дега, публика тыкала в них пальцами и хохотала. Но Щукину было наплевать – он действовал по принципу "если, увидев картину, ты испытываешь психологический шок – покупай ее".
Начал он со скандинавских экспрессионистов, потом Федор Боткин привез его в Париж с владельцем художественного салона, где тот впервые увидел картину Моне. Так было положено начало крупнейшей в России и в мире коллекции раннего европейского художественного авангарда. "Девушки в черном" Ренуара, "Пьеро и Арлекин" Сезанна, "Голубые танцовщицы" Дега, "Красная комната", "Танец" и "Красные рыбки" Матисса, "Старый еврей с мальчиком" и "Женщина с веером" Пикассо – все эти и многие другие сокровища, отвергнутые у себя на родине, находятся в шаговой доступности от нас лишь по тому, что Щукин в свое время наплевал на общественное мнение. Матисс в благодарность за кормившие его семью заказы приезжал в Москву только для того, чтобы самому развесить свои полотна в щукинском особняке.
После революции Щукин сам обратился в художественно-просветительский отдел Моссовета с предложением создать в одном из дворцов Кремля национальную галерею на основе пяти национализированных частных художественных собраний. Тогда его просьбу проигнорировали – было несколько не до того. Но в 1918-м году его особняк все-таки национализировали и открыли в нем Первый музей новой западной живописи. Самому Щукину предложили стать хранителем при своей бывшей коллекции, и предложение это он с радостью принял. Правда, потом все равно уехал, но в завещании твердо указал, что его коллекция должна принадлежать Москве. На сегодня ее примерная стоимость оценивается в 8,5 миллиарда долларов.
***
Сегодня многие мечтают о возрождении того блестящего поколения русских меценатов и заклинают настоящее великим прошлом. Дескать еще немного и восстанет из праха веков та, забытая "викторианская" Россия, а новые купцы, вдохновившись примерами Третьяковых и Морозовых наперебой побегут вкладывать состояния в народные больницы и картинные галереи. Вот только новый предпринимательский класс все не спешит меценатствовать. Ему очень нравятся сказки про великое прошлое и разные мишурные титулы, которые ему за десятку тысяч долларов еще недавно подносили расплодившиеся "дворянские собрания" и "купеческие гильдии". Всласть наигравшись в историческую реконструкцию, наш испеченный в 1990-е "первой гильдии купец" захлопывает портмоне с платиновой "Визой" и отправляется на Куршавель. Ну или обсудить дизайн своей будущей суперъяхты. Ходить в заплатанных башмаках как Савва Морозов они уж точно не намерены.
Нет, что вы, он согласен немного пожертвовать – скажем, в обмен на 15 процентов налоговой скидки. Или заплатить художнику за роспись своей виллы где-нибудь на Средиземноморском побережье Италии. Но "окружать народ красотой" по примеру Мамонтова, он готов исключительно за счет бюджета, "распилив" половину еще на стадии тендера.
А все потому что история не шахматный ферзь и назад не ходит. Вернуть поколение блестящих меценатов конца XIX века невозможно, для этого потребовалось бы создать те социальные условия, в которых оно зародилось и начало развиваться. Вновь залезть в цементную скорлупу уставшей от собственных проблем феодально-абсолютистской империи, изнутри которой начал проклевываться птенец молодой русской буржуазии, уже осознавшей свою силу, но еще не разорвавшей свою связь с народной массой. Воссоздать эти условия "на новом витке" в XXI веке уже в принципе невозможно.