Фото из архива Дмитрия Гройсмана
Продюсера Дмитрия Гройсмана в мире современной российской музыки знают все. Его главным успехом стала раскрутка групп "ЧайФ" и "Пилот", организация самого масштабного российского опен-эйра "Нашествие". Сейчас Дмитрий продюсирует новый проект "ГильZа". Чуть меньше Гройсмана знают как одного из первых менеджеров Гарика Сукачева и его "Бригады С", группы Сергея Галанина "Серьга" и даже администратора легендарной "табакерки" Олега Табакова. Собственно, именно в далекие 1980-е и именно с театра однажды и началась история успеха одного продюсера. О малоизвестной студенческой театральной системе, билетах как валюте и о том, как формировать независимый театральный репертуар, не являясь режиссером, беседуют обозреватель m24.ru Алексей Певчев и продюсер Дмитрий Гройсман
Большой беседой мы начинаем публикацию материалов о самых интересных персоналиях российского шоу-бизнеса.– Мы познакомились на Красной площади в 1994 году на 25-летии "Машины времени". Я помню, что спросил тебя: "Зачем тебе этот "Чайф"? Ты ответил: "Увидишь, через год-через два все будут выть от того, какая это группа".– А вот сейчас я тебе говорю: "Надо "Гильзу" брать", а ты говоришь: "Ну это что-то не мое". Хорошо, что ты вспомнил. Может быть, вспомнив эту историю, ты передумаешь. Подожди!
– Я знаю, что твоей музыкально-продюсерской деятельности предшествовала деятельность театральная. Но ведь и в театральную среду ты попал не просто так?– Как ни странно, все началось в 1977 году в городе Воркуте. Я прогуливал какие-то уроки, не мог домой вернуться раньше времени и пошел на первый попавшийся сеанс в кино. Это был чешский фильм-мюзикл "Любовь за 10 крон" с участием Карела Готта. Чешская эстрада не очень меня занимала, я слушал "Машину времени". В то время я был уверен, что все записи, которые у меня были, принадлежат "Машине времени". Потом оказалось, что это разные группы: что-то "Високосное лето", что-то группа "Воскресенье", ну и конечно, "Машина Времени". Записи были переписаны по сто пятьдесят раз и тембры голосов уже не очень определялись. По сюжету в том чешском фильме мальчик знакомился с девочкой, покупал ей букетик за 10 крон, а потом каким-то образом они терялись в толпе. Мальчик попадал за кулисы и вместе с этими музыкантами весь фильм искал ту девочку. Так как в Воркуте, где я жил, все население, включая всех поселков, составляло 180 тысяч, то, конечно, эта история запала в душу. Мне очень захотелось попасть туда, в закулисье. Казалось, что это очень интересно увидеть то, чего остальные не видят, и вот так запросто общаются со звездами. Притом что играть я ни на чем не умею, петь не умею, да и танцевать по большому счету тоже. Единственное, чем я мог заниматься, – быть администратором или организатором процесса. Я об этом мечтал все те 20 минут, которые шел от кинотеатра до дома. Второй раз я об этом вспомнил, когда в 1980 году приехал поступать в институт.
Фото из архива Дмитрия Гройсмана
– Институтов, готовых выпускать в нынешнем фабричном и малообъяснимом объеме продюсеров, как это происходит сейчас, тогда не было. Так что рискну предположить, что вуз был технический?– Точно. Это был МАМИ – Московский автомеханический институт, факультет "двигатели внутреннего сгорания". На вступительных экзаменах я познакомился с московским парнем по имени Мишка Александровский. Мы оба поступили, на разные факультеты. Я был уверен, что, отучившись пять лет, я вернусь обратно в Воркуту и пойду инженером в какой-нибудь автосервис. В общем, все у меня будет хорошо: у всех блатных есть автомобили, значит, я буду помогать их чинить, и у меня все наладится. В то время вся жизнь строилась по принципу: "ты – мне, я – тебе".
– Странно, что провинциальный мальчик и не захотел закрепиться в столице.– Знаешь, мне очень комфортно было в Воркуте. Я думал только о том, что я могу взять от Москвы, чего не будет в Воркуте. Кино? Оно одновременно запускалось по все стране. Книги? За полярным кругом с ними вообще проблем не было. А вот театры – это да! Театры, выставки, концерты. Увидеть все это можно было, только если они приедут на гастроли. Понятное дело, что в таком объеме, как в Москве, этого не происходило. Ну а театр для меня начался с пластинок "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты" и "Юнона и Авось", которые была заезжены так, что, как мне кажется, на просвет щели были видны. В фантазиях я себе представлял, как это должно выглядеть вживую, но во всех театрах, а в "Ленкоме" особенно, таблички "мест нет" уже при строительстве вмуровывались в стену. И вот Мишка Александровский однажды спросил, не хочу ли я пойти в театр: "А на что ты больше всего хочешь пойти?" Я говорю: "Хочу вот на "Юнону и Авось" или "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты". Он говорит: "Ну в "Ленком" сразу-то нельзя, но есть студенческая театральная система, которая выкупает билеты, поступающие в предварительную продажу". Я этого не знал. Оказалось, что надо в пятницу вечером быть у касс, простоять всю ночь, а в 12 часов дня открывалась продажа. В начале билеты получали ветераны Великой Отечественной войны и герои, а потом покупали и мы. Более того, если простоишь всю ночь и будешь сам выкупать билеты, то вручается четыре билета в руки, или две пары. Можно было взять два билета на один спектакль или по одному на четыре спектакля.
Суббота в институте был учебным днем, а если тебе надо стоять у касс до семи утра, а потом тебе нужно на учебу, то тогда тебя сменят люди, которые приезжают с утра. Они потом и отдают тебе твои два билета.
Фото: ТАСС/Виталий Созинов
– То есть это была неофициальная система, помогающая прогрессивному советскому студенчеству не только ходить в театр, но и получать солидную прибавку к стипендии. Правда, за спекуляцию можно было и из института вылететь?– Нет и нет! Конечно, это была неофициальная самоорганизация студентов, но криминала никакого не было. То есть билеты, которые мы покупали, никто не перепродавал. Мало того, если заметят, что ты спекулируешь ими, то ты вылетал из системы. Попадал в черные списки и больше никогда близко не мог подойти к системе. Все друг друга знали, и как потом выяснилось, за этим строго следили, потому что спекуляция билетами дала бы правоохранительным органам повод применять какие-то статьи. Все держалось на том, что в системе были люди, которые действительно любили ходить в театр.
– Как-то трудно представить голодных студентов, столь самозабвенно стоящих по ночам в очередях за билетами в театр. Наверное, в системе были и люди постарше, заправлявшие всем этим, и как ты наладил с ними отношения?– В руководстве были люди, которые уже окончили институт, стали уже инженерами или еще кем-то. Перед первым выходом "на лом", чуть позже ты поймешь, откуда такое название, мне посоветовали одеться попроще. Пояснив, что если все будет спокойно, то мы переночуем в подъезде, в тепле. Ну а если порвут, то и не жалко. Меня немного напрягло это слово "порвут", но я лишних вопросов задавать не стал. Приехали, нашли ведущего продажи: "Здравствуйте, я из такого-то института". Услышал в ответ: "Тогда ты в распоряжении вот этого Петьки Пупкина, за тебя будет этот бригадир отвечать". В итоге выяснилось, что институтов и студентов, желающих получить билеты, гораздо больше, чем театров в Москве. Когда мы приехали, там стоял "химблок", состоящий из студентов химических институтов. Мы же были бойцами, никому не принадлежавшими, поскольку в МАМИ собственной системы не было. Вторыми конкурентами были "горняки" – горный институт, который претендовал на то, что Театр Маяковского с внешней стороны принадлежит им. Тех, кто первым занимал очередь, вторые ночью пытались из этой очереди вытолкнуть. Внешне казалось, что это групповая массовая драка, но реально это было все очень систематизированно. Бить в лицо нельзя, но можно хватать за грудки, вырывать из очереди, выталкивать. Скотча тогда не было, мы привозили какие-то веревочки, связывали проволокой, чтобы стягивать металлические заграждения, арендованные на ночь в метро у милиции. Разговоры были под стать: "А вот мы в бою стояли на "Современнике", "А вот мы на "Ленком", я помню, шли…". Кстати, "Ленком" держала самая сильная команда – Бауманка, студенты МВТУ. В то утро, часа в четыре, из всех щелей повалил народ и бросился нас трясти и вытаскивать. Все вокруг наполнилось: "Держись!", "Стоять!", "Первое звено, держи!", "Второе звено, держи!", "Не пускать!", "Держать, я сказал!" В это время приехала милиция, радостно погрузила всех руководителей с обеих сторон и увезла как хулиганов. Как-то так получилось, что все остались без руководителей и не знали, что делать. Я все это взял на себя, и мы выстояли. Когда через пару-тройку часов рассвело и руководителей выпустили, то они с удивлением увидели, что очередь выстояла и стоит. Только они не могли понять, кто руководил. Кто-то показал, и меня пригласили на беседу в какую-то пивнушку на Таганке.
Фото: ТАСС/Олег Иванов
– Звучит страшновато, но видимо это и была твоя "прописка".– В общем, да. Там я познакомился с лидером "химблока" Ленечкой Самойловым. На самом деле фамилия у него была Савинов, но в театральной системе он был под псевдонимом Самойлов. Мы очень сдружились и дружили много лет. Как-то очень быстро из обычного бойца я вдруг оказался в лидерах. При этом Ленечка Самойлов хоть был из химического института, Миша Трегер еще был тогда, но при этом они составляли молодой костяк Театра на Таганке, в котором была совсем другая система, без предварительных продаж. Там все, что оставалось у администраторов, выбрасывалось за час до спектакля каждый день. На Таганке было очень много так называемых "стариков" – ребят ближе к 30. И вот между "стариками" и молодыми шла борьба чуть ли не ежедневная. Она длилась долго, пока мы не заключили перемирие. То есть надо было заканчивать эту войну, отнимавшую очень много времени и сил. Правда, чуть позже, когда на Таганке распределяли министерские портфели, я приболел. Поэтому когда я вернулся в строй, то оказалось, что все при деле мои соратники, а про меня забыли. Я жутко расстроился. На Таганке никакой борьбы уже не было, все было тихо и спокойно, и мне просто стало скучно.
Фото: ТАСС/Евгений Кассин
– Трудно поверить, что все это делалось из одной любви к искусству. Билеты в театр в эпоху дефицита не только приносили неплохой доход, но и открывали немало дверей. – В театр я ходил два-три раза в неделю. Другой разговор, что эти билеты еще были валютой, но при этом денег ты не наживал. Ты мог прийти с черного входа в магазин и купить себе мясо, потому что мяснику были нужны два билета в театр. В те времена, если тебе нужны билеты на самолет, а их не было, ты звонил в кассы "Аэрофлота". Тебе нужны билеты на поезд? Ты звонил в кассы. Ну а когда им нужно в театр, они звонили тебе и просили билет. Такая взаимозамена. Но при этом если билеты мои стоили 2 рубля 70 копеек, пара 5 рублей 40 копеек, то мне отдавали 5 рублей 40 копеек. А я платил столько, сколько стоило мясо или сколько стоили авиабилеты. Никакого криминала не было, но если у тебя нет билетов, то у тебя нет и мяса. А если у тебя нет мяса, то у тебя и нет билетов в театр. Помнишь такой старый фильм с Куравлевым "Ты – мне, я – тебе"? Вот он был банщик великолепный, ему все помогали, а он их массировал. А стоило это ровно столько, сколько это стоило. Таким образом я оказался в театральной системе.
– Из которой, несмотря на скуку, тем не менее надолго не выходил?Фото из архива Дмитрия Гройсмана
– В этот момент я прочитал в газете о Театре Ермоловой, который в тот момент нафиг никому не был нужен. Там сидели люди со стиральными машинами "Малютка", приобретенными в ГУМе. В холодное время эти люди покупали билет за 70-80 копеек и сидели в зале, выпивали, ждали ближайшей электрички. Я узнал, что в этот театр режиссером приходит молодой Валерий Фокин. Более того, он пригласил Виктора Павлова, Татьяну Догилеву, Олега Меньшикова, Татьяну Доронину и ставит спектакль по пьесе "Спортивные сцены 1981 года" на тот момент самого модного писателя Эдварда Радзинского. И я подумал: "Оп-па, а этот театр же никому не принадлежит. Почему бы он не стал принадлежать мне?". Пришел в театр, зашел в служебный вход, сказал: "Здравствуйте, а мне бы главного администратора" – "Фальковича?" – "Да, наверное, Фальковича". – "Анатолия Ильича?" – "Точно". – "Ну проходите". Меня провели к взрослому человеку лет 33. Я сказал: "Здрасьте, я из театральной системы". На что он, у которого никаких "ломов" и очередей не происходило, сделал круглые глаза: "Откуда?" Я говорю: "Вот знаете, есть театральная система, ребята, которые любят ходить в театр" и так далее. "Судя по всему, театр этот будет теперь наш, я бы хотел с вами сотрудничать". "А мне-то это зачем надо?" – "Ну не надо, так не надо. Но у вас в ближайшее время будет продажа, объявлена в ближайшую субботу, а у вас такая арка красивая, такие ворота ажурные, вы их не закрывайте". – "Почему?" – "Ну не закрывайте, сломают, наверное". И когда я приехал, то у входа стояли 150 человек, и я готовился забрать эту продажу, пока все остальные не прочухали, что это будет модно. Ну а потом я узнал о спектакле Фокина "Двое на качелях".
– Это было сугубо на уровне чувствования или вы держали нос по ветру, читая театральные рецензии, общаясь с театральной общественностью?– Читали обо всем, что интересно и что неинтересно. Это было очень странно. Собирались люди в пивной-стоячке, бухали и беседовали только о спектаклях, театрах, особенностях постановок. Меня так же спонтанно познакомили с Филатовым и Смеховым. Смехов сейчас уже не вспомнит, но как раз он нам и принес почитать самиздатовскую "Сказку про Федота-стрельца, удалого молодца". Мы были настоящими фанатами-театралами, и я Смехову, уже работая в НИИ, делал халтуру. Собирал со всех сотрудников, желающих попасть на его творческий вечер, по рублю. Я мог все это сделать: выйти на Смехова, повесить объявление, собрать эти деньги. То есть мини-организационные дела мне очень легко давались. Мне казалось, все это элементарно, и я удивлялся, почему все этого не делают. Люди с удовольствием ходили на прекрасные творческие вечера. На самом деле я даже не знал, что делал все это на свой страх и риск, собирая деньги и рисуя билеты. Себе я ни копейки не забирал. Сколько мы собрали, столько я и отдавал. Получилось 100 рублей, значит, отдавал 100, собрали 120, значит, 120.
– То есть ты не забирал продюсерский процент, все отдавал артисту? Извини, а почему? – Да. Для меня был важен сам факт того, что я общаюсь с этими выдающимися артистами лично, контактирую, и вообще все это могу! Билеты шли в обмен на книжки, потому что их тоже нельзя было достать. Мне это все нравилось. А зарабатывал я в то время, кстати, как ни странно, тем, что по трудовой книжке бабушки мыл полы в НИИ на своем же этаже. В 17:45 сотрудники уходили с работы, я брал ведро, тряпку, швабру и мыл весь этаж. И это было нормально. Мне в голову не приходило, что можно как-то нажиться на любимом деле.
– Возвращаясь к спектаклю Фокина. Он сам вряд ли предполагал, что этот спектакль по-настоящему выстрелит и поднимет продажи, но руководство театра скорее всего мыслило более земными категориями?– Спектакль был нужен всем! Фалькович пришел и увидел, что ворота снесены на хрен, а рядом стоит офигевшая милиция. У нее ранее главной заботой был стоящая неподалеку гостиница "Интурист" с валютчиками, проститутками, таксистами. Тут же появились еще какие-то люди в телогрейках, которые вышли из метро без двадцати час и заняли очередь на пол-улицы Горького. Было неясно, что с нами делать вообще. Хотя вроде бы и Театр Маяковского, и Театр сатиры с их "ломами" в двух шагах, тем не менее для них это было все новое. Фалькович подошел и сказал: "Зайди. Наверное, нам надо действительно поговорить". И я сказал: "Я сегодня не могу, могу в понедельник заехать, потому что сейчас продажи закончатся в 2 часа. Потом я еду в сад "Аквариум" – это перед Театром Моссовета, за Театром сатиры. Мне нужно было раздать остатки билетов, чтобы быть кредитоспособным со всеми своими мясниками. По большому счету у меня в кармане каждый день были билеты практически на любой спектакль. Ну а если у тебя их никто не попросил, то ты мог встать в любой точке города и крикнуть: "Кому два билета в "Современник", или на Таганку, или в Большой, или в "Ленком"?. Люди покупали билеты, разворачивались и шли в театр. Потому что, когда в следующий раз еще будет такая возможность, никто не знал.
Фото из архива Дмитрия Гройсмана
– Твое сотрудничество с Валерием Фокиным ограничивалось продажами билетов? – Когда я оказался в театре "Современник", в котором уже знал всех: от уборщицы до собственно администрации, он пригласил меня к себе в кабинет и попросил, если я увижу в какой-то студии что-нибудь интересное (тогда было очень много театров-студий в подвалах всяких), сообщать им о нашем эксперименте. В Театре Ермоловой четверги были выходными, и интересному театру-студии предоставлялась возможность что-то показывать на большой настоящей театральной сцене. Так нашли Виктюка с его "В ожидании Годо". В Театре Ермоловой была прекрасная завлит Галина Боголюбова, которая, в отличие от администрации, очень радовалась, что на улице перед театром толпы появились. Она пришла вместе с Фокиным из "Современника" и ей нравились молодые и будоражащие. Я там сделал клуб любителей Театра Ермоловой, и мы устраивали там вечеринки. Например, Гриши Константинопольского. Мне очень нравилась его звучная фамилия. Ее никто не знал, но при этом было такое ощущение, что это что-то вроде блатного запрещенного певца, Шуфутинский – Константинопольский. Я под это дело сделал концерт в рамках нашего клуба любителей театра. Собрал по рублю. Всего получилось 100 рублей, и я их Грише отдал. Спустя много лет, говорит: "Не могу себе до сих пор простить, что не отдал тебе 10 процентов администраторских". Но я могу сказать, что мне даже в голову это не приходило. И там я точно также ничего не брал. Мне очень нравилось в театральном кафе перекидываться словами с Гердтом, он был очень потрясающим рассказчиком! А его тембр голоса! В театре в то время шел "Генрих IV" – спектакль с его участием, протяженностью четыре часа. Гердт был великолепен, но я помню, что хитом та постановка так и не стала.
Мне так нравился этот мир, что я, наверное, 90 процентов возможного времени проводил в администраторской, театре, буфете. Ко мне вечером приходили друзья-товарищи, я мог их завести в администраторскую, попоить кофе или из зала во время антракта, когда в буфете большие очереди, взять их за руку и отвести в служебный буфет. Чтобы они перекусили с актерами, которые выскочили на минутку. Это было очень круто. И в один прекрасный день, я уже работал в научно-исследовательском институте и уже отработал, наверное, почти два года, раздался звонок на работу.
(Продолжение следует)