Главная премьера сезона в "Гоголь-центре" – "Барокко", который худрук театра Кирилл Серебренников поставил, сидя под домашним арестом. Помощником режиссера в данном случае выступает адвокат: он приносит Серебренникову записи репетиций на смартфоне и передает правки труппе. На выходе получился сложносочиненный спектакль с множеством культурных кодов и наслоений, который можно не понять без программки. Фото: gogolcenter.com
Несколько месяцев назад журналист Михаил Зыгарь поставил спектакль "1000 шагов с Кириллом Серебренниковым". Выглядит он так: вам выдают плеер с наушниками, карту и резиновый браслет (его нужно надеть на ногу), а потом отправляют гулять по Пречистенке, по маршруту, который арестованный проходит каждый день. Голос Серебренникова рассказывает вам об окружающих домах и знаменитых людях, которые там жили – архитекторах, ученых, артистах и писателях.
Тот факт, что режиссера, запертого на 33 квадратных метрах в ожидании суда, волнует судьба Айседоры Дункан и Федора Шехтеля, одновременно поражал и казался вполне логичным. Воображение рисовало человека, который штудирует искусствоведческие книги и биографии, лишь бы не выпасть из нормальной жизни окончательно. Казалось, так он напоминает себе, что его положение временное: дело "Седьмой студии" рано или поздно закончится, а московский модерн и поэзия Серебряного века никуда не денутся, по крайней мере, в обозримом будущем.
Видимо, те же причины побудили режиссера сочинить спектакль "Барокко", который весь построен на замысловатой интеллигентской идее, кстати, совсем не очевидной – перекличке между музыкой барокко и разнообразными потрясениями 1960-х, политическими и культурными. Чешский студент Ян Палах, который сжег себя на площади в знак протеста против советской оккупации, американская радикальная феминистка Валери Соланс, стрелявшая в Энди Уорхола, уличные демонстранты в Париже и Дарья из фильма "Забриски-пойнт" оказываются в одном ряду с лирическими героями Монтеверди, Генделя, Пёрселла и других барочных композиторов. Музыку, естественно, исполняет живой ансамбль, а для некоторых арий пригласили оперных певцов.
Фото: gogolcenter.com
В авторском предисловии к спектаклю Серебренников объясняет эту рифму так. Слово "барокко", по одной из версий, изначально относилось к жемчугу неправильной формы. Искусство барокко интересовалось всем неправильным, странным, исключительным. А протестующие герои шестидесятых – как раз такие вот бракованные жемчужины.
Режиссер поставил спектакль у себя в голове, детально описал его и передал план театру. Непосредственно с артистами работал хореограф из компании "Диалог Данс" Евгений Кулагин, который в последнее время выступает ассистентом, если не сказать аватаром, Серебренникова в репетиционном зале. Худруку нельзя пользоваться видеочатом, поэтому следить за репетициями в реальном времени он не мог – только смотреть на видео и отправлять замечания через адвоката. Если их когда-нибудь опубликуют, это наверняка будет захватывающее чтение: чтобы вот так репетировать по переписке, задачи нужно формулировать с невероятной точностью. Премьера вряд ли получит хоть одну плохую резенцию, потому что сам ее выход – уже подвиг, но, вообще-то, спектакль и правда удачный, а местами даже выдающийся.
Во-первых, это совершенно непривычный Серебренников: режиссер обычно работает с линейным сюжетом, но здесь составляет коллаж из разных сочинений, по методу (где-то даже по духу) похожий на поэтические композиции Юрия Любимова времен расцвета Таганки – тоже, между прочим, из шестидесятых. Кстати, декорации, позаимствованные из других постановок "Гоголь-центра" и намекающие на некий промежуточный итог, – отсылка к "Мастеру и Маргарите" Любимова, где сценография собиралась по тому же принципу.
Фото: gogolcenter.com
Второе. Серебренников, выступая по привычке не только как режиссер, но и как художник, выдал бесспорный визуальный шедевр. Грим, реквизит, костюмы – ничего подобного в "Гоголь-центре" еще не было, да и в остальных московских театрах тоже. Узорчатые халаты, стразы, нимбы, венки, позолоченный скелет абстрактного Правителя – вся эта избыточная красота на грани китча сразу вызывает в памяти барочные натюрморты с их несдержанным, чуть ли не истерическим изобилием.
И последнее. В "Барокко" есть отдельные сцены, которые так и хочется назвать гениальными. Например, когда пакет танцует в потоке воздуха, как в фильме "Красота по-американски", только под арию из "Юстина" Вивальди. Или когда Никита Кукушкин очень долго и с каким-то нехорошим азартом поет о смерти, делая перерывы, чтобы поиздеваться над зрителями в партере (это вообще лучшее, что он делал на сцене, включая даже "(М)ученика"). Или когда пианист играет левой рукой "Чакону" Баха в обработке Брамса, а правая прикована к руке судебного пристава. Ну да, прямолинейно и пафосно, но Серебренников уж точно может себе это позволить.
Вообще, самое замечательное, что каким бы сложным и разнообразным ни был бэкграунд этого спектакля, его главная эмоция – тоска по простоте. Это максимально прямой и честный проект, безо всякой постиронии и двойного дна – про красоту протеста, красоту героизма, просто про красоту, в конце концов.
Хитров Антон