Фото предоставлено пресс-службой группы
В четверг 31 марта "Вежливый отказ" отметят в Yotaspace свое 31-летие. Корреспондент m24.ru встретился с лидером группы Романом Сусловым и поговорил с ним о новой программе, военных песнях, диссонансной музыке и побеге из города.– Вы назвали новую программу, приуроченную к 31-летию "Вежливого отказа", Schwung ("Подъем"). Почему такой посыл именно сейчас, когда окружающая атмосфера, в общем, к чему-то подобному не слишком располагает?– Ну это для кого как. Меня, например, располагает. Возможно, это время года такое, весна. У меня весной всегда подъем, несмотря на авитаминоз, серьезно. А вообще я не случайно выбрал немецкий термин, он более сложный и комплексный, чем русский "подъем". "Швунг" – это слово из конной практики; это когда лошадь под тобой весела, игрива, работает с удовольствием с определенным подъемом. Вот это вот и есть швунг, я так себе его представляю.
– Живя на ферме, вы по-прежнему не особо интересуетесь внешним миром?– Я просто не рефлексирую. До меня, конечно, доносятся какие-то слухи и новости о действительности, но я стараюсь их подавлять такой вот своей добровольной изоляцией.
Фото предоставлено пресс-службой группы
– В прошлом году вы готовили программу военных песен. Они, наконец, записаны?– Никогда не говорил, что мы что-то пишем. Напротив, я всегда утверждал, что не хочу ничего записывать, потому что каждый раз мне это кажется преждевременным. На мой взгляд, новые вещи еще не приобрели необходимый лоск. Это связано не только с техникой исполнения и удачной совместимостью музыкантов, но и с самостоятельной жизнью этих вещей, они еще не обрели собственную подвижность. Это раз. Во-вторых, для меня студийная фиксация – это своего рода приговор, поскольку это погружение живой материи в тупую безжизненную форму. Мне никогда не были интересны способы записать и зафиксировать тот или иной живой материал, мне интересно его все время реанимировать на сцене. Для меня в этом смысле выступления и репетиции гораздо более важны и интересны, чем студия. Я, скорее, всегда шел на поводу у издателей, которые говорили, что нужно записать ту или иную программу. Сейчас коммерческая и финансовая ситуация не такая легкая, как раньше, это вещи затратные. Выпуска нового альбома не происходит еще и по этой причине.
– А вы не боитесь, что незаписанные композиции канут в Лету? При таком подходе велик шанс что-то забыть и не вспомнить.– Нисколько не боюсь. Вы понимаете, какая штука – если это забудется, значит, так оно и должно быть. Именно поэтому многие вещи из нашего репертуара сейчас не играются. Это означает, что они не нужны.
– То есть, если бы у "Вежливого отказа" не было никакого студийного наследия, вы бы не огорчились?– Абсолютно. Наличие записи, как правило, греет пацанов, молодых исполнителей всегда радует их физиономия на экране. Со студийными альбомами та же история. Мне кажется, все музыканты "Вежливого отказа" разделяют мою точку зрения.
– Вы говорите про финансовую сторону вопроса, не думали попробовать краудфандинг?– Это еще скучнее, мне уже давно предлагали.
– Из чего будет состоять новая программа?– Программа концерта будет строиться в основном на базе военных куплетов, но в несколько расширенном виде; будут реанимированы вещи из прошлого, которые мы сейчас редко исполняем, а также появятся две новые композиции. Надеюсь, мы сможем правильно сформулировать их к концерту. Одна представляет собой дописку в военные куплеты, другая – новый опыт для меня, погреметь.
– Что-то шумовое?– Громкое, я бы сказал, не шумовое. Хотя там, в общем-то, достаточно диссонансов. Вообще интерес к некомфортной музыке у меня был всегда, но сейчас он стал более естественным, потому что я освоил этот язык. Раньше это было более вымученным, надуманным. Поэтому музыка, написанная в раннем возрасте, она для меня довольно стерильная и школярская. Сейчас она нормальная, зрелая.
Фото предоставлено пресс-службой группы
– Диссонансную музыку сложнее создавать, чем поп-хиты?– Да, потому что в грязи больше возможностей. Поэтому из нее достаточно сложно вычленить то, что составляет точную суть того, что ты хотел сказать. Я на протяжении всего сотрудничества с "Вежливым отказом" совершаю приближения к тому, чтобы использовать сложную мелкодробную ритмику. Это в первую очередь относится к ритму, а не к мелодии, но отчасти и к ней. Большинство отечественных музыкантов этим не владеют. Они не умеют раздробить композиции на 30 вторых, на 60 четвертых, еще их затриолить и вычленить те дольки, которые нужны в данный момент. И если у островитян каких-нибудь это получается интуитивно, у западных музыкантов – ментально, то у наших это не получается никак. И у меня всегда было желание добиться этой хорошей мелкофактурной, дробной, точной ритмики. Вот, собственно, все мои опыты связаны с этим.
– Это интересно, потому что "Вежливый отказ" так или иначе выступает на рок-поприще, однако стоит сильно в стороне от остальных участников этой сцены, даже от нетипичных для нее "Звуков Му" и "Ауцыона". У вас нет задачи написать цепляющую песню?– Ну это тоже не совсем так. Если уж раскрывать секреты, можно сказать, что определенные зацепки в песнях "Вежливого отказа", безусловно, есть. Поход в популярность определенным образом существует. Впрочем, я с ней всячески борюсь, я часто использую цепляющие мелодические формы, редко ритмические, для того, чтобы их засунуть в совершенно невообразимый контекст, гармонический или ритмический; так, чтобы они стали неузнаваемыми, но все же были. И поэтому, так или иначе, они есть, но такими, скорее, намеками.
– Почему в последние годы вас заинтересовала именно военная тематика?– Война для меня – это некий внутренний конфликт, такая гражданская война, война гражданина. С одной стороны, это что-то личное, а с другой – попытка создания нового контекста для старых форм военных песен. Первой появилась песня "Мы победим!", совершенно банальная, отработанная мелодически-ритмическая форма с цеплялками. Поначалу ее хотелось исполнять, как в старом фильме про пилотов, где еще Крючков играет ("Небесный тихоход" – авт.). Но потом я все это благополучно поломал и отправил в совершенно другую степь. И все остальное возникало примерно так же. Я вспоминал какую-нибудь песню, например, "Соловьи-соловьи, не тревожьте солдат" про пехоту в окопах и хоп! – переделывал с совершенно другой подачей. Но в голове я постоянно держал ту самую песню, которая в свое время набила мне оскомину. Я в детстве терпеть не мог все эти песни, а теперь они для меня как знаки, которые хочется отправить в совершенно иные музыкальные миры. Собственно, этим я и занимаюсь.
– А как при этом меняется смысловое содержание советских военных песен?– Радикально, хотя это вопрос восприятия. Они работают всегда по-разному, потому что форму мы им придаем достаточно свободную. Оригинальные песни – это как некие канальчики, пути для слушателя, которые можно обнаружить в наших новых композициях. В них есть доступные, не побоюсь назвать их красивыми, мелодические ходы наряду с совершенно разрушающими, шумовыми, дефективными звуками, свойственными самой деструктивной сути войны. Поэтому во многом наши военные песни соответствуют тому, на чем они построены, а во многом – нет.
– Было бы странно ждать от "Вежливого отказа" какого-то героического пафоса…– Героического нет, а вот трагический есть всегда. Иначе не было бы песен. Для меня все эти военные вещи – это всегда некая трагедия. Я по поводу этого не иронизирую, в данном случае я вполне честен. Для меня все это тонкая грань такого воспаленного нерва. По какому поводу – хрен его знает, но внутри меня она есть.
Фото предоставлено пресс-службой группы
– В этой связи интересно, слышали ли вы летовский альбом "Солдатский сон".– Нет, я с "Гражданской обороной" не знаком совсем. Я вообще не знаком с творчеством отечественных исполнителей, особенно тех, кто причисляет себя к рок-движению. Для меня они закрыты в связи с отсутствием самостоятельных музыкальных решений. То есть они все настолько штампованно ориентированы, что мне это не интересно. А что касается текстовых форм или голосовых, или вербальных, то да, это, безусловно, заслуживает внимания, но это опять же не мой интерес. Я все-таки скорее ловлю музыкальные вещи. Парадоксальные для меня и даже искусные семантические формы Петра Мамонова, особенно в последних вещах, интересны мне именно своей музыкальностью, решением в области ритмики слова и организации текстового пространства, а не семантикой. Слово как инструмент.
– Вы не раз говорили, что для вас проблема написать текст для песни. Как вы справились с этим в военных песнях? Новые вещи полностью написаны вами или какие-то тексты чужие?– Нет, там все тексты мои, в тех местах, где они вообще есть. Но это тексты-знаки, там даже не поэтический подход, там какие-то обозначения, просто чтобы наметить тему, это тексты-заголовки.
– Сейчас бытует мнение, что поп-музыка находится в кризисе. Основные концепции и смыслы давно сформулированы, и современные артисты занимаются в основном компиляцией. Как с этим обстоит дело в близкой вам академической музыке и авангарде?– Та же история, абсолютно, так или иначе перепевки старого. Успех зависит от того, насколько силен интерпретатор, будь то исполнитель или некий автор. Причем силен как личность и как человек, а не только и не столько в том ремесле, которым он занимается. Потому что весь материал действительно создан давным-давно. Все остальное – это способность к игре контекстов, смыслов и моделей.
– Вы видите в этом проблему?– Это естественный ход вещей. Нет такого, что все шло-шло-шло, а потом кончилось. Оно шло и продолжалось с некоторыми незначительными флуктуациями в сторону экстремумов, под которыми я подразумеваю падения или взлеты в культурном плане, но не более того. Общая огибающая всего этого дела стремится к нулю.
– Вам кажется, так происходит только с музыкой?– Нет, в целом это происходит давно. Просто сейчас это стали озвучивать и осмыслять.
– "Вежливый отказ" этим занимается?– Да нет, мы же такие кайфоловы, нам просто интересно копаться в каких-то своих вещах, остальное мало интересует. Нам приятно вместе играть такую вот кривую музыку.
Фото предоставлено пресс-службой группы
– В каком режиме сейчас существует группа?– Собираемся перед какими-то инфоповодами или по случаю написания новых вещей. Если они начинают появляться, мы собираемся вне зависимости от случаев. Я сам приезжаю в Москву, ко мне почти никто не ездит, разве что саксофонист с инструментом. Он и раньше ко мне приезжал, но у него другая тема, он подучивается ездить верхом и сына поднатаскивает на это дело. Я иногда этим пользуюсь, и мы можем вместе с ним что-то разучить. А так никого не вижу, их не оторвешь.
– Вы к городу охладели окончательно?– Да, и чем дальше, тем больше, потому что Москва очень сильно изменилась, и я не нахожу тех ностальгических и теплых зацепок, которые меня когда-то грели и привлекали. Даже в 1990-е годы она меня не выталкивала так, как сейчас. Я же такой чувственный товарищ, мне интересно все: фактура, цвет, запах, ну и далее, архитектура, лица. А это все стало чужим.
– Музыку по-прежнему дома не слушаете?– По-прежнему. Иногда слушаю в машине, но, как правило, это вынужденные ситуации, когда детям нужно что-то послушать. Я понимаю свои ограниченные возможности в открытии чего-то нового. У меня хозяйство, и когда я заканчиваю заниматься этими делами, не остается никакого места для того, чтобы что-то услышать даже внутри себя. Я не могу чинить трактор и что-нибудь насвистывать, не получается. Поэтому сейчас я сознательно нахожу какие-то дырки во времени и занимаюсь музыкальными делами, но они нечастые и непродолжительные. Для этого занятия нужно уединение и спокойствие.
– В одном из прошлогодних интервью вы говорили, что хотите стать максимально независимым от государства. У вас это получилось?– Отчасти да, я от него отъехал. Совсем скрыться не удалось, но я думаю, что для меня сегодняшний вариант оптимальный, потому что менять территорию я бы не хотел. Несмотря на то, что в мире наверняка есть более красивые и спокойные места, чем то, где я сейчас живу, они для меня не настолько теплы. Я поездил по миру, представляю, где, что и насколько это красиво. Но все это чужое, и тут ничего не поделаешь.
– Вы как-то видите "Вежливый отказ" в контексте западной культуры? Могла бы такая группа существовать, скажем, в Англии или Германии?– Да, могла бы, но только в том случае, если бы эта группа была местным оригинальным явлением, которое мы бы демонстрировали там. То есть, если бы мы изначально собрались в той среде, у нас получился бы не "Вежливый отказ", а нечто иное.
Максим Динкевич