В образовательном центре Музея "Гараж" в рамках цикла бесед "влюбленные в свое дело" режиссер Константин Богомолов рассказал, почему художник должен быть одиноким, объяснил, чем отличается российский театр от западного и привел примеры правильной самоцензуры.
Лучшие высказывания режиссера – в материале m24.ru. Об аресте Кирилла Серебренникова
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
Формулу "ничего страшного не произошло, продолжаем работать" нужно расколоть и разделить на две половины. "Ничего страшного" – это неправильная формула, "продолжаем работать" – правильная. Я буду продолжать работать, пока у меня есть такая возможность: я это делаю для себя. Не для страны, не для зрителей, не для кого-то еще. Просто это моя личная необходимость. Я пока не собирался объявлять голодовку и прекращать работу.
С другой стороны, "ничего страшного" – это неправильная формула. Все, что происходит, крайне негативно для развития театра и для развития современного искусства. Во многом и потому, что на эти события, как стервятники, налетают люди, которые рады удушить современное искусство.
Во-вторых, это, уже не требующий объяснения, драматизм ситуации, когда художник не имеет возможности работать. Когда художнику просто не дают возможности работать – это хуже приговора. Это драматизм человеческий. Серебренников находится в крайне тяжелой драматической ситуации.
И наконец, я не считаю, что эти события из ряда вон выходящие, ведь такое происходят в стране с периодической регулярностью. И то, что это не происходило с близкими людьми, не значит, что этого не было, просто мы смирились. И не надо делать вид, что это не так.
Единственное, чего я очень хочу в ближайшей перспективе, чтобы Кириллу была возвращена возможность творчества, потому что это единственный воздух, которым может дышать художник.
О театре, который никому не служит
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
У меня достаточно технологическое отношение к театру. Вообще я отрицаю формулу "театр чему-то служит"– он ничему не служит, искусство вообще особо ничему не служит. Я это делаю для себя. Когда я буду рассказывать, что я это делаю для зрителя, то я буду врать.
Я много раз говорил, что пришел в театр просто в поисках какой-то социализации. Я живу, я люблю жизнь, мне нравится жить комфортно – психически и материально, в первую очередь психически. И театр помогает мне в большей или меньшей степени помогает мне решить мои психические проблемы. Театр – это такое приятное времяпрепровождение, самое неприятное из которого – это репетиции.
Кроме того, для меня театр – это довольно интересное изучение методов манипуляции с сознанием: актерским и зрительским. Изучение способов психического воздействия для меня намного важнее и интереснее, чем какие-то поиски смыслов.
О западном и российском
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
Я считаю, что у нас все довольно неплохо. В каких-то вещах российский театр обгоняет сегодня западный. В силу определенных особенностей, российский театр смотрит гораздо дальше и чувствует намного глубже, чем европейский, который в гораздо большей степени подчинил себя и продаже и законам этого условного современного искусства.
Дело в том, что российский театр достаточно быстро впитал в себя опыт мирового театра, быстро многое постиг. Но одновременно, напитавшись современным языком, театр сохранил в себе сопротивление этим "законам продажи", в силу авторитарности и консервативности русского пространства, его высокой сопротивляемости любимым попыткам подчинить искусство службе обществу.
Об одиночестве
Лучшие художники находятся в глобальном одиночестве, и, к сожалению, лучшие художники быстро теряют свою актуальность. Они выбирают для себя стратегию: продажность или искусство. Бессмысленно говорить о режиссере, как о неженке, который поставил что-то и стал непонятым, стал "изгоем". Кстати, идею "быть изгоем" тоже можно продать. Это все стратегии, режиссер так или иначе сталкивается с менеджментом самого себя.
О контрактах с актерами
Уже мало осталось театров, где есть актеры в штате. В большинстве театров артисты переведены на срочные контракты, то есть они заключают контракт на год. И каждый год МХТ, например, увольняет три, пять, иногда семь артистов, но, в то же время, берет новых. Так что я не думаю, что репертуарный театр – это пережиток прошлого.
Об идее возглавить театр
Когда меня спрашивают, смог бы я возглавить театр, я по-прежнему отвечаю, что для меня это будет путь к потере творчества. Потому что я придерживаюсь мысли: режиссер не должен ставить в собственном театре, это мое личное ощущение. И если я возглавлю театр, я перестану в нем ставить спектакли. Просто режиссер режиссеру глаз выколет, не выживают они вместе.
О самоцензуре
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
Я всегда помню о самоцензуре. Конечно, есть спектакли, в которых я не иду ни на один компромисс. В таком случае я понимаю, что рискую местом работы, я очень рискую своей публикой, коммерческой успешностью своего имени. Здесь главное помнить: ради чего все это.
Причины самоцензуры могут быть разные. Либо это лично тебе "неудобно", либо ты, отказавшись от этой цензуры, просто не сможешь дальше работать.
Вот, например, я делаю спектакль "Карамазовы" во МХТ. Я понимаю, что роль Грушеньки круче всего исполнит трансгендер, просто потому что я себе придумываю: Грушенька вся такая бесконечно манерная и жеманная, она постоянно кокетничает, на нее постоянно западают мужчины.
И вот, например, трансгендер – женщина, которая раньше была мужчиной. Я начинаю за такими людьми наблюдать, понимаю, что костная структура у них не меняется, у них крупные руки и черты лица, они гипертрофировано красятся, в своей новой роли начинают по-новому существовать, что выглядит чрезвычайно манерно, кокетливо.
Еще, к примеру, появляется идея, что старец Зосима – это Йода, который выезжает на коляске в зеленой маске и говорит все проповеди в манере, свойственной персонажу из "Звездных воин". Допустим, складывается такой спектакль. И что мне делать? Я понимаю, что когда руководство театра увидит трансгендера на сцене, это будет последней каплей. И я это убираю.
Понимаете, сейчас на сцене МХТ имени Чехова идет что-то, что семь-восемь лет назад было просто невозможно вообразить. Но если бы эта самоцензура не была осуществлена к конкретным постановкам, эта творческая территория не расширилась бы, она бы схлопнулась. Многое делается с компромиссом, степень радикальности может быть чуть выше или чуть ниже. Потому что я понимаю, если я допущу сверх-радикальность, то клапан не выдержит, котел взорвется, и будет такой сильный ожог, после которого никто с похожими идеями допущен уже не будет. Так что сегодня пространство возможностей расширяется постепенно.
Лучкина Наталья