15 августа в Центральном доме литераторов в Москве прошел вечер памяти великого скульптора Эрнста Неизвестного, который умер в Нью-Йорке 9 августа 2016 года. Несмотря на непрекращающийся проливной дождь, в этот вечер в ЦДЛ собрались люди, которые знали, помнили и любили его, чтобы поделиться воспоминаниями о художнике, определившем ход истории и пережившем несколько эпох. Своими историями поделились режиссер документального фильма об Эрнсте Неизвестном Елена Якович, а также журналист и теледеятель Ирена Лесневская.Фото: ТАСС/Анатолий Семехин
Елена Якович:
"Последний раз я видела Эрнста на его 90-летии в мастерской в Сохо. Все пили шампанское, он сидел в своем обычном кресле, чрезвычайно элегантный, и целовал дамам руки. Но в воздухе висело ощущение завершенности. Кажется, это совпало с еврейской пасхой, потому Марина Адамович принесла мацу, которой все стали закусывать шампанское. Последние годы он очень плохо себя чувствовал и было очевидно, что жизнь из него уходит. Он до последнего рисовал, читал стихи, но та невероятная энергия, которая переворачивала миры и сводила всех с ума, медленно утекала из него.
Фото предоставлено пресс-службой
На следующее утро после его смерти мне звонила его вдова, Анна Грэм. Она сказала, что его похоронят на Шелтер-Айленде – это остров в Атлантическом океане, где он сам построил себе дом. Мастерская, где он работал над своей главной скульптурой "Древо жизни", с потолками, уходящими в небо, занимала большую часть этого дома, за окном был сад и большое озеро.
Анна сказала: "Меня спрашивают: "А почему не в России?" А я отвечаю, что хочу ходить к нему на могилу". Но мне все равно показалось, что есть какая-то несправедливость в том, что никто не предложил ей похоронить Эрнста на Новодевичьем. Так получилось, что его основные скульптуры в Москве – памятники Хрущеву и Ландау – находятся именно там. И мне почему-то думается, что сам Эрнст этого хотел бы. Его связь с Хрущевым такова, что когда три дня назад скончалась Рада Аджубей, меня потрясла близость этих судеб".
Ирена Лесневская:
"Я, наверное, меньше, чем кто-либо имею право находиться на этой сцене, потому что я не видела Эрнста с 1963 года. Я была совсем девчонкой. Это было фантастическое время – Оттепель, Москва бурлила и каждая ночь заканчивалась либо в мастерской у художников либо в Клубе Творческой Молодежи, где с пятницы по воскресенье гуляла вся художественная молодежь, читали стихи, показывали студенческие работы ВГИКовцев и устраивали выставки.
Фото предоставлено пресс-службой
Я уже была замужем. Однажды к нам в дом зашел странный лохматый человек, поэт Сережа Чудаков. Его знала вся Москва. Он крутил романы, был вхож в любой дом и фантастически интересно рассказывал истории. Он сказал: "Когда твой муж будет в запое, я буду выводить тебя в свет. Он же не может ревновать тебя ко мне – это смешно". Он меня спросил, хочу ли я познакомиться с Эрнстом Неизвестным. Конечно, я не могла отказаться, ведь Эрнст был у всех на слуху.
Его мастерская находилась на Сретенке. Какая-то женщина открыла дверь, и наверху лестницы я увидела Эрнста. Мне показалось, что это был не человек, а скульптура – он сам весь был абсолютно лепной! Он сказал: "Ты кого мне привел? У нее лицо не советской девушки". Это была фантастическая ночь: до четырех утра он водил нас по мастерской, показывал и рассказывал про все свои замыслы. А потом сказал: "Ты не обижайся, но ты действительно не похожа на советских девушек. Тебя очень интересно лепить – у тебя совсем нет талии. Сама посмотри – две длинные руки, две длинные ноги и большая грудь".
Фото: m24.ru/Юлия Иванко
Когда я приехала домой и стала рассказывать все это протрезвевшему мужу, он сказал: "Чудакова я тебе могу простить, но Эрнста Неизвестного – никогда!" В результате я привезла мужа в мастерскую к Эрнсту. Так они познакомились. А когда Максимов (бывший муж) стал издавать в Париже диссидентский журнал "Континент", Эрнст Неизвестный стал одним из членов редколлегии журнала.
В следующий раз я почти встретилась с ним, когда была в Америке. У меня не было возможности приехать к нему, я передала записку, и он мне позвонил. Я была уверена, что он меня не вспомнит, а он сказал: "Конечно, помню! Не советскую девушку в то время – как можно такое забыть?! Но я так и не дорисовал тебя тогда. Ты же сгинула".
Фото: ТАСС/Борис Кавашин, Александр Яковлев
У меня есть две статуэтки "Тэффи", сделанных его руками. Одна за вклад в развитие телевидения, другая за передачу. И, вы знаете, когда я всматриваюсь в Орфея, то вижу, что это сам Эрнст, разрывающий себе сердце и прикрывший глаза рукой. С одной стороны, он не может видеть все, что происходит, а с другой – не может не чувствовать и не болеть за это. Эта награда была создана для людей, которые что-то делают, и я считаю, что с его уходом эту статуэтку никому нельзя отдавать. Потому что больше некому".