Певец урбанизма: Сергей Есенин как пророк технического прогресса

Фото: ТАСС

Третьего октября в России отмечают 120-летие со дня рождения поэта Сергея Есенина. M24 предлагает взглянуть на классика под новым ракурсом: не как на певца русской деревни, а как на воспевателя прогресса.

Еще совсем недавно портрет Есенина был одним из самых популярных сувениров в русской глубинке – в деревенских магазинах сотнями лежали фотографии поэта с какой-нибудь расхожей цитатой, вроде: "Не надо рая – дайте родину мою!" Один мой знакомый рассказывал дичайшую историю, как в период тотального засилья Сергея Безрукова на экране (утром по одному каналу ТВ показывали "Бригаду", вечером по другому – "Есенина") какой-то доброхот вытащил из квартиры и положил у входной двери сувенирный коврик с есенинским портретом. А проходящая мимо коврика соседка, цокая языком, возмущалась: "Надо же, уже коврики с этим Сашей Белым стали делать, совсем стыд потеряли".

В нынешней истории Есенину почти не осталось места – он превратился в одного из поэтов обязательной школьной программы, героя ЕГЭ, и лишь изредка в передаче из серии "Скандалы-интриги-расследования" мы слышим очередную истеричную версию, о том, как несчастного поэта убили чекисты/масоны/инопланетяне.

А между тем сегодня Есенин актуален как никогда. Был бы он жив, бесспорно, увидев уровень технического прогресса современной цивилизации, обрадовался бы. Да-да, обрадовался! Ведь Есенин – это не березки, не снег на крыльце, не лирические перешептывания в тихой роще, и не только тонконогий жеребенок, не успевающий догнать мчащийся посреди лугов паровоз. Есенин – это певец страны, находящейся на роковом переломе, поэт, остро почувствовавший перемены во всем окружающем мире, эти перемены горячо воспринявший – и уничтоженный этими же переменами.

Почвенники и консерваторы часто безапелляционно зачисляют Есенина в свой стан – мол, а поищите еще такого же певца деревни (и здесь сразу же цитируют что-нибудь из гениальной "Песни о собаке" или из "Письма матери"). Но Есенин-"деревенщик" – это, если разобраться, лишь одна из масок поэта, которые он за всю свою жизнь несколько раз успешно переменил.

Да, первая из этих личин – образ нежного выходца из глубинки (молодой Есенин в точности следовал одному из своих литературных учителей – Клюеву) оказалась донельзя востребованной как критикой, так и публикой: лирического певца посконной России ждали (уже упомянутый Клюев для этой роли был слишком сложен), и Есенин тут оказался как нельзя кстати.

Но неправдоподобность этой маски современникам была заметна как никогда – тот же Маяковский, встретив облаченного в косоворотку Есенина в одном из салонов, мгновенно раскусил поэта – и сразу же предложил пари (страсть к игре в любом виде уже тогда крепко держала Маяковского): "Спорим, я увижу вас через год во фраке и в цилиндре?" Есенин пари принял – и когда через год примкнувший к имажинистам Сергей Александрович снова возник перед Маяковским – и действительно во фраке! – то Маяковский с диким хохотом бросился к Есенину, крича: "А вот теперь отдавайте проигрыш!"

Фото: ТАСС

Период дружбы с Мариенгофом, период восхищения Блоком, период есенинского имажинизма – это еще одна маска: ни о какой внутренней лирике тут речи, конечно же, не идет – в Есенине заложена невероятная поэтическая сила, которая рвется из него неудержимым потоком, и в довольно узких рамках имажинизма ему тесно. Есенин находит себя в жанре, о котором критики нарочито забывают. Есенин – вовсе не однобокий "деревенщик", напротив, старая деревенская Россия ему надоела, и он ее люто ненавидит – это прямо-таки сквозит из всей его поздней лирики, например, из донельзя экспрессивного "Письма деду".

Истинный гений поэта проявился не столько в лирических стихах, сколько в драматургии, и именно об этом Есенине – Есенине-драматурге и хочется поговорить накануне юбилея. Вдвух своих драматических произведениях – "Пугачеве" и "Стране негодяев" – Есенин предстает перед нами во всей своей невероятной красоте и мощи, здесь мы можем увидеть, какого масштаба гений был заложен в этой противоречивой, вечно метущейся и не находящей себе места душе. Здесь Есенин предстает перед нами певцом перемен, фактически – поэтом, воспевающим не деревенский быт, а стремительно разворачивающим урбанизм.

Строго говоря, Есенин не планировал свои драматические поэмы для постановки на сцене (хотя и устроил читку "Пугачева" перед труппой Мейрхольда), но сегодня, когда мы читаем оба драматургических произведения Есенина, то понимаем, что их можно брать и немедленно ставить на сцене практически без купюр. Юрий Любимов, кстати, именно это и проделал с "Пугачевым": и в результате мы получили одни из лучших ролей всего цвета "Таганки" – Высоцкий – Хлопуша, Шаповалов – Пугачев и Кирпичников – Хмельницкий были стопроцентным попаданием режиссера в есенинскую задумку.

Нет сомнений, что Пугачев Есенина прямо наследует пушкинскому Пугачеву (что из "Капитанской дочки", что из "Истории пугачевского бунта"), он даже акцентирует внимание читателя на тех же персонажах, что и Пушкин – образ Хлопуши в "Капитанской дочке", как и у Есенина – один из самых сильных, вспомним: "Но ввек не забуду его товарища. Он был высокого росту, дороден и широкоплеч, и показался мне лет сорока пяти. Густая рыжая борода, серые сверкающие глаза, нос без ноздрей и красноватые пятна на лбу и на щеках придавали его рябому широкому лицу выражение неизъяснимое. Он был в красной рубахе, в киргизском халате и в казацких шароварах..." – нет сомнения, что пушкинский Хлопуша просто перешагнул в есенинскую пьесу и навеки там обосновался.

Хлопуше Есенин отдает ярчайший и проникновеннейший монолог "Пугачева", монолог, который сам Сергей Александрович так любил читать публично. Слава богу, у нас осталась запись есенинского чтения, и от этого жуткого рева мурашки бегут по коже: мы-то ждем, что белокурый ангел заговорит лирическим тенорком, а голос Есенина подобен трубному гласу Маяковского, а то и превосходит. Повторюсь, у всех соратников по цеху Есенин заимствует лучшее: у Клюева – деревенскую поэтичность, у Блока – образность, у Маяковского – сценическую экспрессию. Это – голос сильного, крепкого мужчины, который может резко встать из-за стола и грохнуть кулачищем со словами: "Да будет по-моему!", и эта внутренняя сила сквозить из каждой строчки "Пугачева", а в особенности – "Страны негодяев".

Село Константиново. Дом, в котором родился и вырос поэт Сергей Есенин. Фото: ТАСС/ Евгений Кассин и Марк Редькин

"Страна негодяев" – произведение незаслуженно забытое, но вместе с тем являющее нам Есенина во всей его сюжетной красе, а главное – демонстрирующее истинный взгляд поэта на окружающую его современность. Напомним сюжет – это фактически крепкий детектив о том, как молодые комиссары пытаются поймать бандита Номаха – эдакого Робин Гуда конца 10-х – начала 20-х годов, не желающего принимать ни старую Россию, ни советскую власть.

Alter ego Есенина в этой драматической поэме тройственно: с одной стороны, часть его симпатий, конечно, на стороне Номаха, но ряд важных реплик он отдает двум комиссарам – Чекистову и Рассветову. Один из них, Чекистов, урожденный еврей из Могилева по фамилии Лейбман, становится предтечей большого числа "харизматичных милиционеров" из советских детективов, его можно с легкостью назвать крестным отцом вайнеровского Жеглова: Чекистов принципиален, считает, что зло должно быть наказано (Номах должен быть пойман, во что бы то ни стало – ах, как это роднит нас со столь знакомым "Вор должен сидеть в тюрьме!"), при этом Чекистов предельно циничен и язвителен, и позволяет себе открыто, прямолинейно критиковать все то, что не нравится ему в окружающем мире:

"Я гражданин из Веймара

И приехал сюда не как еврей,

А как обладающий даром

Укрощать дураков и зверей.

Я ругаюсь и буду упорно

Проклинать вас хоть тысячи лет,

Потому что...

Потому что хочу в уборную,

А уборных в России нет…"

Совсем по-иному ведет себя другой комиссар – Рассветов. И вот ему-то Есенин отдает, может быть, свои главные программные слова: да, в новой стране, которая возникла после революции, еще не все гладко, да, за рубежом есть вещи и похлеще (Рассветов, подобно Есенину, успел постранствовать по миру и даже устроить небольшую бучу в США) – но мы строим новое индустриальное общество, и именно за этим обществом – будущее:

"10 тысяч в длину государство,

В ширину около верст тысяч трех.

Здесь одно лишь нужно лекарство –

Сеть шоссе и железных дорог.

Вместо дерева нужен камень,

Черепица, бетон и жесть.

Города создаются руками,

Как поступками – слава и честь.

Подождите!

Лишь только клизму

Мы поставим стальную стране,

Вот тогда и конец бандитизму,

Вот тогда и конец резне…"

Невероятно странно видеть Есенина именно в таком образе – певца прогресса, певца нового быта, но приходится признать, что именно в этих словах – может быть, нарочито эмоциональных и грубых, и возникает истинный Есенин. Увидев, с какой скоростью движется технический прогресс за рубежом (Есенин долго путешествовал по Европе и Америке), он абсолютно уверен в том, что Россия, с ее затаенной внутренней силой (ничуть не меньшей, чем таится в самом Есенине) способна сделать невероятный технологический скачок и на голову опередить весь мир. Думаю, доживи Есенин до полета Гагарина в космос (такое, надо сказать, гипотетически было вполне возможно) – не задумываясь добавил бы к двум своим драматическим поэмам третью.

Вот только стремительный круговорот безумного мира начала 20-х – новый строй ломает старый, молодое государство усиленно топчет остатки прежнего мира – приносит в душу Есенина не то что неудобство – он ее разрушает. Кажется, всего-то ничего, надо лишь немного подождать, но Есенин ждать не может – он слишком быстр, его гений – это гений скорости, это гений космических изменений. Отсюда – его страсть к метаморфозе: он легко, на лету ловит у поэтов-соратников их лучшие черты, мгновенно присваивает их себе и облекает в собственную форму для того, чтобы полететь дальше, к новым переменам. Стагнацию есенинский дух не приемлет, как, по большому счету, не может оправдать и бессмысленного насилия. Тут впору еще раз процитировать Номаха из "Страны":

"Я люблю опасный момент,

Как поэт – часы вдохновенья,

Тогда бродит в моем уме

Изобретательность

До остервененья.

Я ведь не такой,

Каким представляют меня кухарки.

Я весь – кровь,

Мозг и гнев весь я…"

Какая невероятная внутренняя боль заложена в этих строчках – до рокового 25-го остается еще два года, а между тем, и "Пугачев" заканчивается бессильным зубовным скрипом: "Дорогие мои… дорогие… хор-рошие…", и именно это бессилие перед стремительностью мира – мир меняется куда быстрее, чем сам поэт, и Есенин впервые в жизни не может за чем-то поспеть. И эта несогласованность в скоростях мучает Есенина до безумия, разрушает его и извне, и изнутри.

Бессмысленно придумывать очередную конспирологическую версию гибели поэта – конечно, смерть Есенина – целиком и полностью веление его собственной воли. И все, что мы можем сделать для него в этот юбилейный год – это не пытаться надеть на Есенина очередную маску, пусть даже так милую кому-то из нас, а вспомнить Есенина настоящего: певца стремительных перемен, певца сильного человека, восхищенного оптимизмом строительства нового мира, верящего в безусловность и неизбежность этих изменений – и постараться по мере сил оправдать его надежды.

Павел Сурков