Собянин сообщил об открытии трех пешеходных переходов в Москве
Фото: facebook.com/alla.bogolepova
Колумнист m24.ru Алла Боголепова – о сложных взаимоотношениях детей и родителей, пережитых унижениях, обидах и возможности их прощать.
Бывшая преподавательница французского. Тишайшая, интеллигентнейшая старушка, вдова советского дипломата. Всегда прямая спина, уложенные волосы и незримая табличка "Теперь таких людей не делают". Долгое время я была абсолютно уверена, что Юлия Всеволодовна из тех педагогов, которые так любили свою профессию и учеников, что не обзавелись собственными детьми. В огромной трехкомнатной квартире, куда я однажды попала в силу какой-то бытовой соседской надобности, были десятки фотографий каких-то молодых людей.
– Мои ученики, – с гордостью сказала Юлия Всеволодовна. – Этот мальчик стал дипломатом, эта девочка – одна из лучших переводчиц французской поэзии. А вот этот юноша сейчас большой человек в Ницце. Пришел ко мне учиться уже в двадцать пять и через год говорил на французском как на родном. Талант!
– А вы не жалеете, что не родили детей? – ляпнула я.
– А я родила. Троих. Но гордиться тут нечем, – совершенно спокойно ответила Юлия Всеволодовна.
"А почему же они вас никогда не навещают?" – чуть не брякнула я, но удержалась. Однако проницательная старушка все поняла. И ответила на мой незаданный вопрос:
– Не самые удачные получились дети.
Я быстро свернула разговор и ушла. К чему заставлять пожилую женщину заново переживать тот факт, что дети выросли какими-нибудь алкоголиками, наркоманами и тунеядцами… Ей и без того нелегко.
А через пару месяцев столкнулась с женщиной лет сорока, которая рыдала в общем коридоре, присев на ящик с картошкой и закрыв лицо руками. Дверь в квартиру Юлии Всеволодовны была приоткрыта.
– И детей своих вырастишь такими же бездарями, как ты сама! – послышался из-за этой двери хорошо поставленный учительский голос.
Фото:ТАСС/Валерий Матыцин
Женщина подняла голову и дернулась, как от удара. И я поняла, что передо мной одна из тех самых "неудачных детей". Меньше всего она была похожа на алкоголичку или наркоманку. Вполне обыкновенная женщина без следов каких-либо ужасающих пороков на лице. Симпатичная, хоть и заплаканная.
– Да зачем же я сюда прихожу, – доставая из сумки платок, ожесточенно сказала "неудачная дочь". – Ведь ничего же не меняется. Каждый раз одно и то же.
– Вы не расстраивайтесь, – промямлила я, – у Юлии Всеволодовны давление, она плохо себя чувствует… Знаете, старики иногда становятся агрессивными от недомогания.
– Хорошая она, да? – с неприкрытым сарказмом спросила женщина. – Педагог от бога. Фотографии учеников показывала?
Я кивнула.
– А мою фотографию вы в ее доме видели? Нет. А знаете, почему? Не заслужила.
Мы пили чай на кухне и разговаривали. Оказалось, что "неудачную дочь" зовут Натальей, она старшая, и есть еще сестра и брат, которые давно живут за границей. Младшие с матерью не общаются вовсе, Наталья приезжает примерно раз в месяц. И каждая встреча с матерью заканчивается слезами и – теперь уже – валокордином. Не для матери – для Натальи.
– Жалко все это выглядит, да? Я ведь взрослая, у меня уже своя семья. С семнадцати лет живу самостоятельно. И все еще пресмыкаюсь перед ней: мама, не ругай меня, мама, я же хорошая… Вы не поверите, конечно, но наше детство было адом. Настоящим адом.
Я поверила. В основном потому что сама прошла через нечто подобное – физическое насилие, подавление, эмоциональный террор. Как сотни тысяч других детей, которые годами предпочитали делать вид, что ничего этого не было. В двенадцать лет ты врешь, что глаз заплыл не потому что мама пришла домой в плохом настроении, а потому что ты ударилась об косяк, вот дурища, хахаха. В тридцать ты пытаешься спросить родителей, почему они с тобой так обращались. В сорок ты вслед за родителями, которые утверждают, что ты все придумала, начинаешь делать вид, что веришь в свое безоблачное детство.
Наталья говорила и говорила, и многое из того я слышала, было мне хорошо знакомо. Слишком хорошо. Я бы предпочла этого не знать. Я бы хотела схватиться за голову и заорать: этого не может быть! Родители не могут ТАК обращаться со своими детьми! Но я знала, что так бывает. Потому что сама прошла через все это.
Фото:YAY/ТАСС
И еще я знала, что говорить об этом нельзя. Потому что "мама и папа, какими бы они ни были – это святое". Потому что ты обязана им по гроб жизни – просто за факт своего рождения. Потому что в нашей культуре быть жертвой непристойно. Особенно если ты жертва собственных родителей. А если ты попытаешься в деталях рассказать, ЧТО с тобой творили, люди заткнут уши и обвинят тебя.
Это удивительный и страшный парадокс: окружающие предпочитают ассоциировать себя не с жертвой, а с агрессором. Им не жалко избитого пятилетку. Им жалко того, кто избивает. Потому что теперь ты вырос и пытаешься защищаться. А тот, кто тебя мучил, уже старенький. И вроде как все списано и обнулено – просто по факту прошедших лет.
Брат и сестра Натальи просто уехали. А она решила пытаться: ходила к терапевту, налаживала отношения, терпела, искала оправдания жестокости матери.
– Мне говорили, что она просто не знала. Мол, не было тогда соответствующей литературы, не было культуры уважения к ребенку как к личности. Чушь это все. С чужими детьми она обращалась совсем иначе. Да и какая нужна литература для того, чтобы просто не бить мою сестру головой об стену за ошибку в спряжении глагола? Или что, надо обладать какими-то специальными знаниями, чтобы не рассказывать моей одиннадцатилетней дочери, какой я в ее возрасте была "распутной девкой"?
– Вы ее еще любите? – спросила я.
– Не знаю.
– А почему приходите? Почему все еще позволяете себя унижать?
Наталья задумалась.
– По многим причинам. Может, все еще хочу справедливости для себя. Чтобы она поняла, как сильно ошибалась на мой счет. Еще боюсь, что муж не поймет, если я прерву общение – у него-то с родителями совсем другие отношения. Наверно, я что-то чувствую. Но если это любовь, то я бы хотела, чтобы она прошла. Чтобы мне, наконец, стало все равно. Хотя… иногда я смотрю на своих детей и понимаю: я не должна забывать. Для них. Для себя. Чтобы такое не повторилось с нами.
