Собянин: 45 домов по программе реновации введены в эксплуатацию на севере Москвы
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
20 февраля композитору и философу Владимиру Мартынову исполнилось 70 лет. Чуть раньше, 18 февраля, в Мемориальном музее Скрябина состоялось открытие выставки "Владимир Мартынов", приуроченной к юбилею мастера. До начала мероприятия журналисту m24.ru Юлии Чечиковой удалось поговорить с виновником торжества об абсолютно прекрасном звуке, отношениях в композиторском сообществе и о задачах актуальной музыки.
– Владимир Иванович, расскажите, какие мероприятия запланированы к празднованию вашего юбилея?
– Так получилось, что мой традиционный фестиваль пришелся как раз на эти дни, но изначально он не был связан с юбилеем, так как меня такие мероприятия всегда коробят. Единственное, за чем я не доглядел – Государственный центр современного искусства вместе с музеем Скрябина решили устроить эту выставку в рамках другого фестиваля – "Между звуком, текстом и образом". Но поскольку вслед за ней идет выставка моей жены, Татьяны Гринденко, то я решил, что это вполне допустимо. В моем фестивале примут участие Леонид Федоров, Владимир Волков, Павел Карманов, Сергей Загний, Георгий Пелецис.
– Через несколько дней, 26 февраля, состоится презентация книги "2013". Мне показалось, что ваши идеи представлены в ней в более оптимистичном свете. Вслед за opus posth появляется opus prenatum. Какое место вы отводите себе в этом пространстве?
– Действительно, "2013" более оптимистична. 2012 год позади, конец света, предсказанный майя, действительно настал, мы живем в новом мире – просто это надо осознать. Свое место я представляю как некое связующее звено между тем старым и новым мирами. Все-таки люди в большинстве своем так и не осознали, что произошло рождение нового мира, и моя задача – "нажимать на эту педаль".
– Как произошло, что вы решили взяться за перо, отложив в сторону нотную бумагу? Когда это случилось впервые?
– Даже не знаю, что раньше начал писать – какие-то детские стихи или музыку. И тем, и другим я занимаюсь всю жизнь. В советское время об издании книг не могло быть речи. Музыкальное инакомыслие еще допускалось, но литературное – никогда. Материал накапливался постепенно. Я делал какие-то записи для себя. Среди того, что потом стало издаваться, много наработок, сделанных в 70-е. Постепенно они приобретали форму, появлялись концепции.
– Насколько изменяется ваш первоначальный замысел в процессе написании книг?
– У меня всегда есть план, но сам литературный труд – живое дело. Даже краеугольные вещи могут подлежать трансформации, и многое зависит от внешних событий, социальных, семейных, общечеловеческих. Одна встреча может спровоцировать кардинальные перемены, и тут, безусловно, не исключен очень большой зазор между предустановленным и привходящим.
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
– В театре вы сделали много спектаклей с Юрием Любимовым, Анатолием Васильевым. Ваша музыка, на мой взгляд, сама по себе достаточно театральна. Имеет ли для вас значение драматургия места?
– Конечно, театр может быть вершиной, где многое соединяется. Я бы сказал, что существует тяготение к синкретизму, и это касается и изобразительного искусства. Мы сотрудничали с Дмитрием Приговым, Франциско Инфанте. Это специфика современного художественного сознания – не замыкаться узко в своей области, музыкальной, поэтической или художественной, а стремиться к синкретическим моментам.
– С кем еще из режиссеров вам было бы интересно поработать?
— Из среднего поколения – Константин Богомолов, Дмитрий Крымов… С Богомоловым мы знакомы. Если рассматривать то, что он делает в двоичной системе "да или нет", то для меня это многократное "да". Его "Мушкетеров" я еще не смотрел. Видел "Гаргантюа и Пантагрюэль", "Идеального мужа", "Карамазовых". Это адекватная актуальная режиссура. Есть современная музыка – к ней можно по-разному относиться, но если это адекватное искусство, то мимо него проходить нельзя, его надо учитывать, принимать к сведению, независимо от того нравится оно или не нравится. Так же и с режиссурой.
– Мое знакомство с вашей музыкой началось с произведения "Обретение абсолютно прекрасного звука" в исполнении ансамбля ударных инструментов Марка Пекарского. Интересна ли вам еще эта категория?
– Она меняется в зависимости от разных исторических событий. Абсолютно прекрасный или безобразный звук – не моя идея, пифагорейская. Она может обрастать разными подробностями, но любой композитор и музыкант должен помнить об этой проблеме, иметь ее перед собой. Дело не в том, какое произведение ему писать по жанру (оперу, балет), а в природе звука. В древнекитайской или древнегреческой философии эта природа зависит от поведения человека или социума, и рано или поздно приходят времена, когда абсолютно прекрасный звук становится невозможным из-за неправильного поведения. Есть такое понятие – "музыка гибнущих государств". Это музыка разрушения. О каком прекрасном звуке в таком случае может быть речь? С другой стороны, в той же древнекитайской философии и мифологии есть упоминания, когда при помощи звука восстанавливали последствия стихийных бедствий. Звук – могущественная, не абстрактная категория, а конкретная. Тот, кто занимается разными психофизическими практиками, знает, что звук – есть энергия. И поэтому когда мы говорим об абсолютно прекрасном звуке, то подразумеваем не эстетическую категорию, но скорее антропологическую.
– В ноябре этого года Госоркестр имени Светланова под управлением Владимира Юровского будет исполнять "Танцы с умершим другом" на фестивале "Другое пространство". Кто выбрал его произведение? Почему и когда у него возникло это название? Первоначально оно называлось "Танцы на берегу".
– Это произведение предложил пианист Алексей Любимов. Изначально оно было сольное – я сам его играю. А "Танцы с умершим другом" – это вариант для фортепиано с оркестром.
Фото: m24.ru/Владимир Яроцкий
– 5 января не стало Пьера Булеза. Несмотря на массу постов на Facebook, громких некрологов, Булез – герой для микрогруппы. Но если посмотреть на программы наших филармонии, консерватории, то в афишах найдется всего пара исполнений. Вы видите в этом парадокс?
– Он не только в России не исполняется. Как композитор он перестал функционировать в 50-е годы прошлого века. Да, он создал бессмертные, фундаментальные произведения – "Молоток без мастера", Pli selon pli. Но уже в 60-е годы Булез стал исполнителем Шенберга, Веберна – записи их произведений никто лучше него не делал. Но как композитор-то он, "последний из могикан", умер давно.
– Чем объясняется тот факт, что композиторское сообщество, по сути, является отражением отношений между политическими партиями, с внутренней нетерпимостью к идеям друг друга?
– Сравнение с партиями имеет место быть, но я бы сказал, что это тусовки. Так всегда было, и такое положение вещей естественно. Люди не сходятся в убеждениях, методах. Это размежевание возникло вместе с современным искусством. Просто в наши дни оно более мелочное и безосновательное. Расхождения во взглядах есть, но нет результата этой конкуренции – непонятно, ради чего инициируются творческие столкновения. Раньше они рождали великие результаты. А теперь результатов нет, а есть эта мышиная возня.
– У вас, как у композитора и философа, есть последователи в молодом поколении?
– Есть люди, с которыми у меня есть общие взгляды – это Александр Рабинович, Георгий Пелецис, Антон Батагов, Павел Карманов, Сергей Загний. Если говорить о более именитых – Валентин Сильвестров, Арво Пярт.
Последователей у меня нет. Мне кажется, это невозможно по целому ряду причин. Я сейчас скажу страшную вещь – быть композитором в наше время неинтересно. Те, кто претендуют на это – люди несчастные. Композиторская музыка и письмо перестали быть генератором смысла. Естественно, можно найти публику, которой понравится то, что ты напишешь, и ремеслом можно зарабатывать деньги, но все это равноценно тому, если сейчас взяться за психологический роман – например, за "Анну Каренину". Композитор – не герой масс. Какого последнего композитора толпа носила на руках? Стравинского. Сейчас делай революцию или не делай – никто композитора на руках не понесет – ни Стива Райха, ни Арво Пярта, потому что его фигура исчезла из общественно-политической жизни.
Фотогалерея
– Вы говорите о том, что композитор – это еще и в каком-то смысле персонаж. Брайан Ино, отец эмбиентной музыки, был колоссально популярен…
– Когда Брайан Ино начал свою деятельность, никакого эмбиента в помине не было. Ино, наверное, один из последних великих музыкантов. Он относится к тому поколению, для которого все это было возможно…
– Ваше поколение пыталось найти контакт со слушателем…
– Сейчас, к сожалению, нет публики, которая способна адекватно воспринять композиторскую музыку. Одна из самых лучших публик, виденных мной, была на концертах группы "АукцЫон" Леонида Федорова. Но в этом направлении нет тех проблем, о которых вы говорите. Люди приходят на другое, и дается им другое. В академической среде нет такой картины.
Для создания чего-либо нужен социальный, исторический, космический заказ. А его нет. Современные молодые композиторы считают, что разрабатывают золотой прииск. А в нем остались только жалкие крупицы драгметалла. Хотя это не мешает им полагать, что клондайк неиссякаем. Я вовсе не хочу сказать, что это означает конец музыки. Она должна искать другие формы проявления себя.
