"Улицы – наши кисти, площади – наши палитры": Москва Владимира Маяковского

Пожалуй, лучшее место для празднования 123-го дня рождения Владимира Маяковского – улицы и площади Москвы, ведь он один из самых ярких поэтов-урбанистов своего времени. Буквально влюбившись в юности в город, поэт изображает его в своих стихах. По книгам можно угадать любимые маршруты Маяковского, узнать, какие приметы времени его огорчали и даже заглянуть в выдуманный футуристом город будущего с дирижаблем и электросамобрителем в каждом доме.

Мы поговорили с сотрудником Государственного музея В.В. Маяковского и специалистом по его творчеству Мариной Красновой о роли города в стихах и жизни поэта. Она рассказала, как менялось его восприятие Москвы со временем, как он оживлял фонари и трамваи и какое название придумал для светофора. А также, на каком бульваре в первый раз прочитал свои стихи и почему ранние произведения Маяковского похожи на картины.

"Меня Москва душила в объятьях кольцом своих бесконечных Садовых..."

История знакомства Маяковского и Москвы начинается в 1906 году, когда семья будущего поэта переезжает сюда из Грузии. С первых же прогулок он привязывается к этому городу. Позже он опишет в поэме "Люблю", как "столиц сердебиение дикое ловил, СтрастнОю площадью лежа", читал "страницы железа и жести" уличных вывесок и разговаривал с водокачками и домами.

"Мать Маяковского вспоминала, что он любил уходить и долго гулять по Москве, – рассказывает Марина Краснова. – По словам его друга Василия Каменского, когда Владимир попал в Бутырскую тюрьму и лишь спустя шесть месяцев вышел из нее, первым делом пошел гулять по бульварам. На Сретенском состоялся его литературный дебют – он прочитал свои стихи Давиду Бурлюку, сказав, что это сочинения "одного приятеля". Но Бурлюк догадался об авторстве и заявил Маяковскому, что тот – гениальный поэт. С тех пор так его и представлял всем своим друзьям".

Любимым временем суток для прогулок у поэта была ночь. Во многих воспоминаниях знавших его женщин есть рассказы о том, как он поздно провожал их или вел гулять. Недаром фонари – постоянные герои его стихов. Вот они стоят, как "цари в короне газа", а вот один из них "сладострастно снимает с улицы черный чулок". Они участвуют в любовных признаниях: "я в тебя вцелую сквозь туманы Лондона огненные губы фонарей".

По книгам Маяковского можно вычислить его любимые маршруты по городу. Вот, например, рабочий:

Люблю Кузнецкий
(простите грешного!),
потом Петровку,
потом Столешников;
по ним
в году
раз сто или двести я
хожу из "Известий"
и в "Известия".

Адреса, связанные с близкими людьми, появляются в поэме "Про это" – Лубянский проезд и Водопьяный переулок. Прогулка по Кузнецкому мосту, во время которой Маяковский увидел упавшую от голода лошадь, станет основой стихотворения "Хорошее отношение к лошадям". А строки из стихов "Про Мясницкую" рисуют еще одну, не самую удачную, прогулку:

Балансируя
– четырехлетний навык!-
тащусь меж канавищ,
канав,
канавок.
И то
– на лету вспоминая маму –
с размаху
у Почтамта
плюхаюсь в яму"
.

Художник-одиночка против "адища города"

По словам Марины Красновой, важная особенность города у Маяковского, особенно в раннем творчестве – образность."Стихи похожи на картины, которые он рисует словами. Это момент, когда он еще ищет себя, занимается в училище живописи, ваяния и зодчества, и воспринимает себя именно художником". Действительно, некоторые стихи похожи на холст, нарисованный яркими мазками:

Багровый и белый отброшен и скомкан,
в зеленый бросали горстями дукаты,
а черным ладоням сбежавшихся окон
раздали горящие желтые карты.

Бульварам и площади было не странно
увидеть на зданиях синие тоги.
И раньше бегущим, как желтые раны,
огни обручали браслетами ноги.

При этом город у поэта похож на организм. Выразительными метафорами и образами он оживляет улицы, водосточные трубы, площади. Правда, бросается в глаза, что этот живой город – страдающий и больной. "Адище города" окна "разбили на крохотные, сосущие светами адкИ" – в каждой квартире своя маленькая преисподняя. "На ресницах морозных сосулек слезы... из опущенных глаз водосточных труб", и над всем этим "небо, в дымах забывшее, что голубо". Но больше всего достается улицам:

Улица муку молча перла.
Крик торчком стоял из глотки.
Топорщились, застрявшие поперек горла,
пухлые taxi и костлявые пролетки.
грудь испешеходили...

Марина Краснова объясняет такие изломанные и пессимистичные образы тем, что Маяковский переносит на город страдания людей и несовершенства, которые видит. "Безусловно, в Москве есть и грязь, и нищие, и он эти пороки показывает через призму болеющего города. Отождествляет его со страдающим существом".

Сам поэт в этом городе очень одинок. "С небритой щеки площадей стекая ненужной слезою, я, быть может, последний поэт," – красноречиво говорят строки трагедии "Владимир Маяковский". В воспоминаниях Виктора Шкловского "О Маяковском" видим такие же мотивы:

"Мы возьмем и придумаем новые розы – розы столиц в лепестках площадей..."

Одиночество писателя, как и страдания города, буквально перечеркиваются революцией. "Она становится тем домом, который поэт ищет, – объясняет Краснова, – Шкловский пишет, что Маяковский вошел в революцию, как в собственный дом, вошел прямо и начал в доме своем открывать окна. Поэтому в последующих стихах восприятие города сильно меняется. Это хорошо видно, например, в стихотворении "Две Москвы".

[html]

Когда автобус,
             пыль развеяв,
                   прет
                       меж часовен восковых,
                      я вижу ясно:
                                две их,
                    их две в Москве –
                                     Москвы.

[/html]
В новой Москве совсем не та жизнь, что в прошлой. Здесь нет места мещанству. Здесь строятся университеты и метро, площади широкие, а жизнь – быстрая. "Кто схватит улиц рвущийся вымах!
Кто может распутать тоннелей подкопы!" – скажет футурист в поэме "Человек". Важно также, что теперь люди решают, каким городу быть. Он уже не отдельное иррациональное существо, а техничное творение рук человеческих.

"Маяковский любил большие города, скорость, автомобили, технику. В автобиографии он напишет, что после электричества, с которым он познакомился в семь лет, бросил интересоваться природой – "неусовершенствованная вещь". В путешествии по Америке он восхищался небоскребами и в первый раз в жизни увидел светофор. Он не знал английского, поэтому сам придумал название новшеству, которого еще не было в СССР – "полицейские маяки", – приводит примеры Марина Краснова.

У Льва Кассиля есть воспоминания о том, как они с Маяковским ехали по Москве в новом трамвае, и поэт радовался, что эта новая модель отечественного производства:

"Маяковский любовно трогал медные скобы, грузно, по-хозяйски прохаживался по вагону, мычал что-то про себя, заглядывал под скамейки, прислушивался к ходу, высовывался с площадки, чтобы осмотреть трамвай снаружи. Кондукторша с явным осуждением смотрела на громадного человека, восторгавшегося таким будничным и неказистым явлением, как трамвай. По ее снисходительному лицу видно было, что она приняла Маяковского за ротозея из провинции".

"Истомившимися по ласке губами тысячью поцелуев покрою умную морду трамвая", – отразится эта любовь в стихах. А однажды трамвай стал для поэта местом свидания. Маяковский пообещал Эльзе Каган (младшей сестре Лили Брик) прокатить ее на извозчике в Сокольники. Но перед этим сильно проигрался, и катал девушку на трамвае вокруг Триумфальной площади. Той самой, на которой через много лет поставят ему памятник.

Москва футуристическая

Маяковский настолько верил в технический прогресс, что смело создавал в своих произведениях необыкновенные города будущего. Например, в "Летающем пролетарии" он утверждает:

[html]

В Москве
          не будет
                   ни переулка,
                                ни улицы –
  одни аэродромы
                да дома.

[/html]
В каждой квартире есть лифт, ведущий к дирижаблю. На работу люди будущего едут без пробок, на лету приглашая друг друга на “аэробол” - воздушный аналог футбола. В обеденное время в небе появляются “сервированные аэростоловые Нарпита”, накрытые самоубирающейся посудой. Сметана и молоко делаются прямо из облаков, а еще здесь производится спрессованный воздух для межпланетного сообщения. В домах к услугам людей - электрощетка, будильник, реагирующий на команды голоса, и достижение техники, заменившее бритву и расческу:

[html]

Спросонок,
             но весь –
                       в деловой прыти,
   гражданин
            включил
                    электросамобритель.
   Минута –
           причесан,
                     щеки –
                              даже
   гражданки Милосской
                      Венеры глаже.

[/html]
Вряд ли эти художественные образы опирались на научный расчет. Но важнее то, насколько полюбив город и сделав его своей творческой лабораторией ("Улицы – наши кисти, площади – наши палитры"), Маяковский верен этому принципу. И по отношению к уходящему городу, и по отношению к будущему. В этом контексте пророческими кажутся его ранние строки, где, рассказывая, как "страдающая" улица "провалилась, как нос сифилитика", Маяковский добавляет:

Но меня не осудят, но меня не облают,
как пророку, цветами устелят мне след.
Все эти, провалившиеся носами, знают
я – ваш поэт.