Президент без аппарата: почему Горбачев не удержал Союз от распада

Михаил Горбачев в президиуме внеочередного третьего съезда народных депутатов СССР. 1990 год. Фото: ТАСС/Андрей Соловьев

Первому и последнему президенту СССР Михаилу Горбачеву сегодня исполнилось 85 лет. О его вкладе в историю рассуждает обозреватель m24.ru Алексей Байков.

Этот человек был президентом второй сверхдержавы мира, а стал актером из рекламных роликов "Луи Виттон" и совладельцем "Новой газеты". Вспоминая его в телевизоре, в интернет-колонках, в газетных передовицах и на кухнях, россияне чаще всего его будут осыпать самыми грязными ругательствами и обвинять в "предательстве", в том, что он "проиграл холодную войну" и "сдал великую страну", припоминать все его истинные и мнимые прегрешения – от сухого закона до туманной роли в событиях августа 1991 года. Другие ностальгически вспомнят про времена "плюрализма" и "гласности", начисто забыв о том, что в эти дни отделялась Прибалтика, резали армян в Сумгаите и турок-месхетинцев в Фергане, а будущие олигархи начинали сколачивать свои состояния…

И все, как обычно, забудут о том, что любой исторический деятель садится за игорный стол с теми картами, которые сдали ему его предшественники, и не играет в компьютерную игру с ботами, а пытается управлять действиями живых людей, каждый из которых обладает собственными интересами и их прежде всего и отстаивает. Если наш игрок успешен, мы склонны восхвалять его превыше всякой меры, а порой даже молимся на него. Если же он проиграл, то, ясное дело, не враги оказались умнее, сильнее и хитрее и не карты нам сдали плохие, а во всем виноват "этот предатель". Михаил Сергеевич Горбачев и оставленная им по себе историческая память давно уже стали заложниками этой извращенной логики.

Между тем ни огульные критики, ни безудержные восхвалители даже не пытались ответить на простой вопрос: а существовали ли механизмы, способные привести к смакуемым ими возможным "альтернативам"? Особенно этим грешат сторонники так называемого китайского пути, полагающие, что центральная власть смогла бы сохранить территориальное единство СССР, если бы пошла по пути неограниченного насилия. В этом месте, как правило, с придыханием поминают известные события на площади Тяньаньмэнь. Но они забывают, что такое насилие возможно только в том случае, если для него имеется соответствующий инструмент, и что примеров, когда армия и внутренние войска отказывались стрелять по протестующим "гражданским", а приказы саботировались их непосредственными исполнителями, история может дать сколько угодно.

Одним словом, для того чтобы понять действия игрока, надо всегда смотреть на доставшийся ему расклад, чтобы оценить правильность решений полководца перед боем, всегда стоит заглянуть в имевшиеся у него данные разведки. Вот мы и посмотрим.

Что такое застой или как мы проиграли войну?

"Застой" – это не просто бесконечная череда орденоносных старцев по телевизору, не репрессии против диссидентов, не растущий список дефицитных товаров и не коррупция в высших эшелонах партийной иерархии. Все вышеперечисленное – это лишь частные случаи глубокого мотивационного кризиса всей советской системы управления. В таких случаях принято валить все на Сталина, вот мы о нем как раз и вспомним.

Поставив практически невыполнимую в обычных условиях задачу – создать штурмовыми методами материальную базу социализма менее чем за десятилетний срок, Сталин был вынужден выхолостить советскую систему, уничтожив даже те куцые остатки демократии, которые в ней еще оставались к концу 1920-х годов. Механизмы влияния масс и формируемой ими активной общественной прослойки на власть были заменены персональной ответственностью каждого винтика бюрократической системы управления по "партийной линии". Фактически же вместо партии этот контроль осуществлял НКВД, мгновенно превращавший проштрафившихся или просто заподозренных в нелояльности бюрократов в "британских шпионов", или в "участников троцкистско-зиновьевского заговора", или во "вредителей" – по выбору заказчика. Этот метод, при всей его жестокости, давал безусловный эффект в виде многократного повышения эффективности управления: "Будэт нэфт – будэт и товарыщ Байбаков, нэ будэт нэфти – нэ будэт и товарыща Байбакова". Одно только но – это была мобилизационная эффективность, дававшая видимый невооруженному глазу, но краткосрочный результат.

Ни один человек чисто психологически не способен жить под дамокловым мечом вечно. Рано или поздно возникает желание любой ценой избавиться от угрозы и сбросить с плеч груз столь страшной ответственности. Именно это и произошло после смерти Сталина – уничтожение Берии, XX съезд, оттепель. Но тут же встал логичный вопрос: а как, простите, в таком случае всей этой системой управлять? Понижение в должности, отставка, исключение из партии по своей эффективности вряд ли могли сравниться с холодным взглядом следователя НКВД и расстрельным подвалом. Надо было изобретать что-то новое.

Вариантов на тему "что делать" предлагалось множество. И новая попытка "поиграть в рынок" (косыгинская реформа), и создание "интернета для Госплана" (система ГВСЦ академика Глушкова), и построение математической модели социалистической экономики. Но победила в итоге самая страшная и самоубийственная точка зрения – ничего не менять.

Осознав, к чему привел отказ от карающего меча, Хрущев попытался начать масштабные кадровые перестановки. В ответ система попросту взбунтовалась и свергла не понимающего тонкостей момента Генерального. Вместо него поставили Брежнева, который готов был играть по неписаным правилам, в частности – признать право на существование за отраслевыми и региональными кланами бюрократии, а это уже означало начало разрушения вертикали. С одной стороны, республиканские партийные лидеры в обмен на свою поддержку Генерального получили довольно широкую автономию в пределах своих "вотчин" (включая даже защиту от всемогущего КГБ). С другой – руководители предприятий консолидировались с бюрократией в управляющих министерствах и вступили в конкурентную борьбу между собой за ресурсы плановой экономики. У себя на местах они все больше становились хозяевами и все меньше – государственными менеджерами. В такой ситуации высшие эшелоны власти из "главноуправляющих" неминуемо стали превращаться в "главноуговаривающих", а это, как ни крути, уже потеря полномочий и снижение эффективности системы в целом.

В этот момент Советский Союз начал сдавать и свои внешние позиции. Здесь не надо искать предательства, просто силы игроков были изначально неравны: ВВП США в шесть-восемь раз превышал аналогичный показатель СССР. В списке американских союзников числились все промышленно-развитые страны Запада плюс "вставшая с колен" Япония. США не пришлось вести тотальную войну на своей территории, а потом долго и упорно после нее восстанавливаться. Все вместе эти факторы позволяли в полной мере заботиться не только о пушках, но и о масле и с середины 1960-х начать повсеместное строительство "государства всеобщего благоденствия" (welfare state), в котором высокий уровень жизни граждан никак не противоречил расходам на гонку вооружений.

Встреча избирателей Алтайского края с кандидатом в депутаты Верховного Совета РСФСР Михаилом Горбачевым в Барнауле. 1980 год. Фото: ТАСС/Виктор Садчиков

А на спину советскому верблюду падали все новые и новые соломинки: китайско-вьетнамская война, в результате поражения в которой Пекин начал открыто дрейфовать в сторону США, ввод войск в Афганистан, экономический кризис в Польше. США заявили о переносе стратегического противостояния на околоземную орбиту и о готовности выйти на новый уровень гонки вооружений с использованием достижений "революции микропроцессоров", то есть той области, где СССР явно проигрывал. И наконец, началось открытое наступление на советский нефтегазовый экспорт, то есть на главный источник валюты для союзного бюджета. США уговорили своих европейских партнеров сократить финансирование совместного с СССР проекта газопровода Уренгой – Помары – Ужгород – Западная Европа, а затем договорились со странами ОПЕК о снижении стоимости барреля нефти в два раза. Здесь американцы в первую очередь преследовали цели оздоровления собственной экономики, но апперкот по бюджету получил именно СССР: если в 1985 году "бочка" стоила 30 долларов, то в следующем, 1986 году за нее давали только 12.

Подведем итог, и он будет горьким и неутешительным – холодную войну Советский Союз проиграл еще до того, как Горбачев впервые произнес слово "перестройка". К середине 1980-х СССР приобрел столько внутренних и внешних проблем, что решить их все в рамках сложившейся системы было уже попросту невозможно. Для проведения масштабных реформ нужны были деньги и ресурсы, а их не хватало. А значит, надо было если и не сдаваться сразу, то хотя бы обеспечить себе "стратегическое отступление на заранее подготовленные позиции" и попытаться выйти из глобального противостояния с наименьшими потерями.

Андропов – первый подход к снаряду

Преемник Брежнева и бывший председатель КГБ прекрасно осознавал, что потребность в реформах не просто назрела, а перезрела. Непонятно было лишь одно – какие именно реформы нужны и в каких областях? Собственно, это Андропов и имел в виду, когда произнес свою знаменитую фразу: "Мы не знаем общества, в котором живем". Для того чтобы принять правильные управленческие решения, было недостаточно исходных данных. В частности, уже никто не понимал, как функционирует советская экономика, в которой договорные отношения между ведомствами и отдельными предприятиями переплетались с системой личных связей, а часть потребительских товаров вообще производилась в теневом секторе, с которым не мог справиться никакой ОБХСС. Непонятно было, стоит ли начинать преобразования с изменения общественных отношений, или сперва лучше все-таки оздоровить экономику. Андропов пошел по второму пути, и его риторика была поразительно похожа на ту, которая зазвучит в начале перестройки: он говорил об ускорении темпов роста производства, о внедрении новой техники, об усилении ответственности бюрократии за результаты ее деятельности, об искоренении ведомственности и местничества.

Так или иначе, Андропов умер, и о том, какой у него на самом деле был план, нам остается только гадать. Следом за ним умер и его преемник Черненко, последний из сталинской когорты советских руководителей. Настало время Горбачева.

Процесс пошел

В этом месте стоило бы очертить хотя бы грубыми мазками портрет типичного "прораба перестройки". Как правило, наш герой – крепко сидящий на своем месте аппаратчик 1927–1933 года рождения, не воевавший. Последняя ремарочка очень важна, поскольку она позволяет понять некоторые особенности мышления. Да, в тылу было голодно и холодно, а тем, кто постарше, еще и приходилось много работать, но это все же не фронт, где человек встроен в безразличную ко всему, кроме поставленных задач, военную машину и где его, в конце концов, могут и убить. Хлебнувшее в полной мере мясорубки Великой Отечественной, поколение руководителей эпохи застоя потом всю свою жизнь строило по принципу "лишь бы не было войны" и в том числе по этой причине боялось любых радикальных перемен. Пережив самые страшные невзгоды и лишения, оно попросту не понимало потребностей людей мирного времени: "Какие вам еще джинсы, зачем вам компьютеры и этот рок-шмок. Посмотрите, у нас хлеба в достатке, фабрика "Скороход" выпускает отличные ботинки и поет Зыкина – чего ж вам еще надо?"

Новое поколение уже более или менее знало, чего именно не хватает. При этом оно смотрело на вещи куда более прагматично и во время дружеских посиделок в номенклатурных баньках откровенно посмеивалось над хрущевским обещанием построить коммунизм к 1980 году. Оно было образованнее и догматически раскованнее своих предшественников, но многие его представители уже воспринимали марксизм даже не как руководство к действию, а как удобную риторику для прикрытия собственных целей и задач.

На первом этапе своих реформ Горбачев выступал всего лишь как продолжатель дела Андропова. Даже его знаменитые "три принципа" ("перестройка – гласность – ускорение"), вброшенные на апрельском пленуме ЦК 1985 года, воспринимались тогда в чисто прикладном ключе. "Ускорение" означало преимущественное развитие машиностроения и внедрение новых технологий, "перестройка" – новые требования к работе бюрократии и более широкое выдвижение на руководящие посты молодых кадров, "гласность" – восстановление, до некоторой степени, порушенной обратной связи между "народом" и "партией", но не более того.

Министр обороны СССР Сергей Соколов, Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев, Председатель Совета Министров СССР Николай Тихонов на первомайской демонстрации. 1985 год. Фото: ТАСС/Владимир Мусаэльян

История первого социально значимого начинания Горбачева – антиалкогольной кампании – наглядно продемонстрировала ошибочность сугубо технократического подхода к проведению реформ. Цель ставилась благая – достичь пресловутого "ускорения" за счет снижения потерь рабочего времени от пьянства, а заодно просто оздоровить население страны. Частично этого сумели добиться, но общий результат вышел сугубо отрицательным, поскольку никто не задумался над вопросом: если рабочий перестанет пить, то что он будет делать? Доходы государства сократились на величину "пьяного бюджета", благодаря которому значительная часть выплаченных зарплат и пенсий возвращалась обратно в казну. Правда, выросла рождаемость, а алкогольная смертность и "пьяная" преступность снизились, и даже сократилось количество разводов, но при этом возросло число случаев отравления различными суррогатами водки. Заодно возникла ранее неизвестная в СССР массовая химическая наркомания, в основном в виде использования клея "Момент" и полиэтиленовых пакетов не по прямому назначению. Спрос на водку при этом не снизился, а вырос, поскольку бутылка "белого" стала неофициальной валютой, обращавшейся в стране наряду с рублем. Образовавшийся вакуум мгновенно стали заполнять собой самогонщики, которые создали уже ажиотажный спрос на сахар. Результат: в 1987 году даже в крупных городах пришлось ввести талоны не только на водку, но и на сахар, а заодно и на табачные изделия. Если раньше население только ворчало по поводу экономических трудностей и дефицита, то теперь оно от них взвыло.

Социальная реформа должна была не только поправить изрядно пошатнувшееся положение дел в той области, которая спокон веков считается приоритетной для любого социалистического государства, но и дать Горбачеву и его команде кредит доверия, необходимый для успешного вхождения в период неизбежного "затягивания поясов". Этот кредит действительно был получен: народ пребывал в эйфории от молодого генсека, который говорил не по бумажке и обещал строить новые квартиры, больницы с современным оборудованием, школы и детские сады. На деле все свелось к механическому повышению зарплат и пенсий, на которые уже практически ничего нельзя было купить. Положение пытались поправить за счет расширения сферы платных услуг (программа КПТУ), но ими нельзя было закрыть гигантскую дыру в потребительском рынке. Доверие масс к политике Горбачева в итоге обернулось против него же, когда стало ясно, что результаты реформы не оправдывают ожиданий.

Основой основ должна была стать экономическая реформа, но именно в этой области горбачевская команда до сих пор не имела готовой концепции. Было ясно, что в любом случае придется вводить некие элементы рынка и опираться на частную инициативу. Но любые практические предложения приводили к жарким спорам между сторонниками либерализации всей общественной жизни одновременно с преобразованиями экономики и группировкой "технократов", то есть сторонников того, что сейчас называется "китайским путем". В результате первый этап экономической реформы состоял из декларативных программ (вроде все той же КПТУ) и создания новых управленческих институтов, которые в условиях пробуксовки всей системы в целом точно так же не работали. Самым ярким примером здесь стал задуманный Горбачевым еще во времена Андропова Госагропром СССР, состоявший из пяти министерств и одного госкомитета. Забить все прилавки овощами этот бюрократический монстр так и не смог, а в 1989 году так и вовсе был расформирован.

Тем временем "политики" боролись с "технократами" и окончательно их победили. "Помогла" им в этом трагедия Чернобыля, которая не только отозвалась по всему миру, но еще и стоила советскому бюджету восемь миллиардов рублей или полтора процента национального дохода. Потребовались уже не срочные, а сверхсрочные реформы, к обеспечению которых решено было привлечь наиболее активную часть общества. А это означало, что КПСС и бюрократии в любом случае придется делиться властью, вопрос был лишь в том, на сколько частей придется нарезать пирог. Об этом – позднее, а сейчас давайте все-таки про экономику.

Экономика позднего Союза

"Закон об индивидуальной трудовой деятельности" и подпиравший его "Закон о госпредприятии" писались в расчете на синтез плана и рынка и под девизом "Больше Косыгина". Они действительно могли бы поправить ситуацию в середине 1970-х, но через 10 лет общество изменилось настолько, что эффект от реформ получался даже не недостаточным, а прямо обратным ожидаемому. Горбачевские "новые люди" просто не знали, что такое рынок и с чем его едят, а процесс первоначального накопления капитала представляли себе исключительно по Марксу (который писал все-таки совсем про другое столетие). Получилось в результате вот что: у советского кооператора (как и у любого советского человека) денег на аренду помещения и станки не было и быть не могло. Прекрасно, мы разрешим ему пользоваться ресурсами государственного предприятия и закупать сырье по государственным ценам, а торговать продукцией – уже по коммерческим.

Так возник феномен "кооперативного платья с бантиком", когда директор государственной швейной фабрики, продукцию которой никто не покупал по причине полного несоответствия моде, открывал в своем хозяйстве кооператив. Сей малый бизнес на государственных станках и из государственного сырья шил уже то, что граждане были согласны покупать и носить (по сути, "пришивал бантик" к убыточному платью), и продавал по высокой коммерческой цене. При этом всю расходную часть относили на баланс госпредприятия, равно как и все убытки, а кооператив показывал только рост и чистую прибыль, каковую директор радостно клал себе в карман. Но это в лучшем случае. Худший наступал, когда государственное сырье кооператив перепродавал другому, государственному предприятию безо всякой обработки – это уже была чистой воды спекуляция. Из механизма развития кооперативы превратились в паразитов.

На всю эту вакханалию радостно смотрели недобитые ОБХСС в прежние времена подпольные предприниматели – цеховики, которые теперь, в зависимости от того, что более выгодно, то выходили из "тени", то вновь растворялись в ней уже вместе с деньгами и сырьем. Ближе к концу перестройки в теневой экономике обращалось 150 миллиардов рублей, что соответствовало трети всего производства товаров народного потребления в СССР.

Самим госпредприятиям с новым законом тоже откровенно не повезло. Для них план был заменен на госзаказ, охватывавший в среднем 85 процентов выпуска, а остальное предложили продавать самостоятельно. Это в условиях отсутствия рыночной инфраструктуры как таковой. Предприятия нашли выход в бартерной торговле друг с другом, когда конфеты меняли на сапоги, а вилки на автомобили. Вместо шага вперед получился грандиозный откат назад, ко временам стеклянных бус и ракушек каури.

При этом трудовому коллективу разрешили выбирать директора, но сам завод оставили в госсобственности. Теперь директор стал таким же временщиком, как и сами рабочие, заинтересованным лишь в том, чтобы коллектив за него проголосовал на следующих выборах. Повсеместным явлением стала перекачка средств из фонда капиталовложений (то есть заводских "кубышек" на покупку новых станков) в фонд заработной платы. В 1988 году 30 процентов заводов и фабрик уже официально относились к категории убыточных. Новый закон на сей случай предусматривал процедуру банкротства, но возникал вопрос о том, что делать с толпами уволенных рабочих, если безработицы в СССР официально не было.

Товаров производилось все меньше, а то, что все-таки производилось, зачастую вместо торговли попадало в систему бартера и возвращалось из нее переоцененным как минимум в полтора-два раза. Население отреагировало ажиотажным спросом, подогретым небывалым ростом зарплат. Но чем больше покупалось, тем больше товаров становилось дефицитом, дефицит порождал новый виток спроса и потребительский рынок превратился в ту самую змею, которая пожирает себя с хвоста. К концу 1990 года неудовлетворенный спрос составил 90 миллиардов рублей.

Ситуацию могли бы исправить "ножницы цен", но горбачевское правительство прекрасно осознавала все негативные социальные последствия такого шага на фоне политической нестабильности и автоматически откладывало все непопулярные экономические решения на потом.

Практически сразу же внутри нового класса предпринимателей стала выделяться особая прослойка, либо происходившая из рядов хозяйственной номенклатуры, либо имевшая самые тесные связи с партией. Эти кооперативами уже не занимались, а работали по-крупному.

Первая дверь в действительно большой бизнес открылась через комсомольские "центры научно-технического творчества молодежи". Помимо прочих привилегий они получили право обналичивать средства с банковских счетов предприятий. Так была разрушена начисто вся финансовая система СССР, основанная на жестком разграничении хождения обычного, бумажного и "безналичного" рублей. Директора предприятий стали воровать средства со своих счетов уже практически не стесняясь, а комсомольцы брали с них за это от 18 до 35 процентов. Так были заложены основы наиболее крупных российских банков и финансово-промышленных групп. Хозяйственники сколачивали свои капиталы за счет демонополизации внешней торговли, ставшей возможным благодаря законодательству о совместных предприятиях. Разница между официальным и реальным курсом рубля к доллару открывала гигантские возможности. Очень скоро начался бум СП, потом "совместность" отошла на задний план, а главной стала идея акционирования и создания концернов. Возникали они на базе как отдельных предприятий, так и целых хозяйственных ведомств и немедленно выпускали акции, которые уходили к "проверенным людям". Фактически многие наиболее ликвидные активы были приватизированы еще до начала гайдаровской реформы.

Михаил Горбачев и Президент США Рональд Рейган во время подписания Договора о ликвидации ракет меньшей и средней дальности. 1987 год. Фото: ТАСС/Эдуард Песов

Политическая реформа началась в условиях, когда потребовалось срочно найти кого-то, на кого можно было бы свалить все неудачи. В официальную пропаганду срочно вбрасываются новые мемы: "механизм торможения", "консервативные управленцы", "партократия" и, наконец, почти сталинское – "враги перестройки". Прежде всего в эти категории попадал ряд партийных бонз, оказывавших сопротивление новому курсу. Но общество требовало уже большего. Ему больше не нужна была гласность как механизм пояснения властью смысла принятых решений – теперь в массах этот термин понимали именно как свободу слова. Из рядов бывших диссидентов и из образованной прослойки стали выделяться группы людей, которые уже не просто хотели поддержать перестройку, проявлять инициативу снизу или трепаться об актуальных вопросах в статусе общественной организации, но претендовали на власть. "Неформалы" чуть ли не в открытую заявили о том, что КПСС придется "немного подвинуться". Клубы стали собираться в межклубные группы, региональные объединения и народные фронты – прообразы будущих политических партий. Идеологические разногласия между ними были временно отложены – до того, как большой партийный медведь будет забит и настанет время снимать с него шкуру.

Для того чтобы удовлетворить ищущую ответов часть общества, Горбачев прибег к испытанному еще с царских времен методу "во всем виновато проклятое прошлое". Началась новая волна десталинизации, подогретая выходом на экраны фильма Абдуладзе "Покаяние". Если отбросить память об охватившей общество эйфории от возможности вновь свободно говорить, то при критическом рассмотрении станет ясно что "гласность" ничуть не напоминала свободу слова. В ЦК по-прежнему сидел главный по идеологии, товарищ Яковлев, который назначал и инструктировал в соответствующем ключе главредов СМИ. И если раньше вся идеологическая машина с упоением травила Солженицына или Пастернака, то теперь она с тем же рвением обрушивалась на сталинистку Нину Андрееву за статью "Не могу поступиться принципами". Если в 1970-х "Архипелаг ГУЛАГ" было страшно хранить, то в конце 1980-х ученые боялись организовать его научное обсуждение, поскольку за такое моментально можно было стать "нерукоподаваемым". Вместо свободы общество пока что имело точно такую же "идеократию", как при Суслове, но только с обратным знаком.

Фактор улицы

И тут удар прилетел, откуда не ждали. Еще со времен X съезда и резолюции Троцкого ночным кошмаром для верхнего эшелона руководства КПСС был открытый раскол внутри партии. Сталин даже за намеки на фракционность истреблял безжалостно, целыми "заговорами". Все обладатели партбилетов были вынуждены согласиться с тем, что политическая борьба имеет право на существование исключительно в "подковерном" формате, но не в публичном поле, где все обязаны голосовать за. В октябре 1987 года этот консенсус грубо разрушил первый секретарь московского горкома Ельцин, выйдя на пленум с не согласованным заранее докладом, в котором содержались обвинения в адрес Лигачева, требования внутрипартийной демократии и сокращения руководства ЦК.

Зарвавшегося аппаратчика, разумеется, тут же заклевали и сняли с поста, но, вместо того чтобы пойти по стандартному пути медленного возвышения "из грязи" обратно в "князи", он обратился за поддержкой к еще не осознавшей своей силы политической улице. В декабре в МГУ прошел первый студенческий митинг "за Ельцина", что было невиданным ранее событием в общественной жизни. Партийные идеологи еще могли понять, когда горстка диссидентов выходит на площадь с требованием соблюдать Конституцию СССР или вывести танки из Праги. В принципе, они могли понять даже мотивы "неформалов". Но люди, вышедшие на митинг, для того чтобы поддержать низвергнутого партийного бонзу в борьбе против таких же бонз, уже не укладывались в ее логику. Взяв курс на проведение политической реформы в одной обойме с преобразованием экономики, ни Горбачев, ни его команда, как выяснилось, не были готовы к тому, что в СССР вдруг появится публичная политика, а улица начнет диктовать свою волю партии. Увы, но если КПСС претендовала на руководство всеми сферами жизни общества, то, наверное, стоило бы ожидать и обратного эффекта. В следующем году, накануне XIX партийной конференции, "неформалы" уже вовсю строчили наказы и обсуждали кандидатуры.

Постепенно общественные организации в республиках стали приобретать националистическую окраску. Сперва горбачевская команда даже опиралась на местных "неформалов", поскольку рассчитывала с их помощью нанести удар по засидевшимся аппаратчикам. Но тут же, буквально на глазах, многочисленные движения за возрождение национального танца и национального костюма стали заодно заниматься и экологией, затем трансформировались в "народные фронты" и принялись выдвигать требования "республиканского хозрасчета" и "экономической самостоятельности", что звучало как сущая бессмыслица в государстве, экономика которого была устроена как один большой завод. Сепаратистские тенденции в республиках Прибалтики и в Грузии еще не пугали, но уже заставляли задуматься. Но тут поднял голову русский национализм – и всем стало страшно уже по-настоящему.

Напомню, что государственное устройство СССР базировалось на неравноправном положении РСФСР и остальных республик, в первую очередь по отношению к партийной "ветви власти". Российской республиканской коммунистической партии не существовало, ее подменял собой центральный аппарат ЦК в Москве. За одну мысль о создании такой партии Сталин в свое время без колебаний расправился с группой выдвиженцев Жданова – Кузнецовым, Вознесенским, Лазутиным и другими фигурантами "ленинградского дела". Но после его смерти национализм чувствовал себя в среде российской номенклатуры вполне вольготно. Рядовой функционер среднего звена хоть и возглашал с официальной трибуны про "пролетариев всех стран", но во внеслужебное время активно покровительствовал какому-нибудь "обществу по защите памятников истории", члены которого на своих заседаниях читали "Русофобию" Шафаревича и обсуждали методы приготовления евреями кровавой мацы на Пасху. Настоящим манифестом для этой среды стало письмо Солженицына "Опять вопросы вождям", в котором цель советского русского национализма была сформулирована предельно четко: "сбросить груз дармоедов-республик и зажить по-человечески". Некоронованным лидером этой неоформленной "национал-фракции" в КПСС очень скоро станет Ельцин. В 1990 году "националисты" одержат победу, приняв на I Съезде народных депутатов РСФСР Декларацию о государственном суверенитете России.

Президент без аппарата

Так почему именно попытка реформирования политической системы в сторону большей гласности и управляемости в конечном итоге привела к территориальному распаду СССР? Дело в том, что Горбачев, пытаясь менять общество вокруг себя, в душе при этом оставался типичным советским легитимистом-аппаратчиком, считавшим, что для решения любого вопроса достаточно поставить нужную подпись на "правильную" бумагу. Искать новые точки социальной опоры он не умел и не хотел и потому до самого конца цеплялся за КПСС и союзную бюрократию.

Когда выяснилось, что поста Генерального, для того чтобы управлять страной, уже недостаточно, он решил создать в ней президентский пост, рассчитывая на то, что таким образом получит больше власти. Но поскольку Горбачев и понятия не имел о том, на каких принципах строится управление в странах, где есть президенты, то он, во-первых, создал этот пост не на основе всенародных выборов, а через голосование в Верховном Совете, что автоматически делало Союз не президентской, а парламентской республикой. Во-вторых, создав пост президента, он при этом не создал для него аппарат управления, то есть президентскую администрацию. Так что, заняв свое кресло в новом статусе, Горбачев вдруг обнаружил, что руль и рычаги у него уже забрал кто-то другой. Ну и наконец, на III съезде народных депутатов Назарбаев заявил, что и в республиках хорошо бы было ввести своих президентов. Пока Горбачев отнекивался, первый президент появился в Узбекистане. Таким образом, и эта реформа "успешно" провалилась: вместо того чтобы встать на принципиально более высокую ступень, чем республиканские секретари КПСС, Горбачев оказался всего лишь "первым среди равных", а СССР уже двумя ногами встал на путь к Ново-огаревскому процессу, путчу и окончательному территориальному распаду.

Но вряд ли стоит винить во всем этом исключительно Горбачева. Он был типичным продуктом своего времени, и других руководителей советская элита породить на свет в принципе не могла.