Собянин и Голикова открыли крупнейший в России центр женского здоровьяПортал Москва 24 публикует отрывок из новой книги, основанной на дневниках Елизаветы Глинки — Доктора Лизы.
Фото: ТАСС/пресс-служба президента РФ/ТАСС/Алексей Никольский
Елизавета Глинка − врач-реаниматолог, специалист по паллиативной медицине. Основала первый хоспис в Киеве и курировала хосписную работу в Армении, России и Сербии. Трагически погибла в авиакатастрофе в конце прошлого года. За свою жизнь Доктор Лиза помогла огромному числу людей.
Доктор Лиза − имя, под которым Глинка начала в 2005 году вести блог в “Живом журнале” (“ЖЖ”), чтобы рассказывать истории онкологических больных, проживающих свои последние дни. Она верила в то, что абсолютно каждый человек, кем бы он ни был в жизни, чем бы ни прославился и что бы ни натворил, имеет право уйти достойно − без боли, без унижений, не брошенный, не забытый. Эту веру она пыталась пробудить и в других.
В основу книги легли дневники Доктора Лизы, реальные истории из жизней десятков людей, а другую часть составляют интервью, в которых она рассказывает и о фонде "Справедливая помощь", и о подопечных, и при этом совсем немного о себе. Кроме того, в издание вошли мемуарный очерк Глеба Глинки и предисловие Ксении Соколовой.
Фото: обложка книги, предоставлена издательством АСТ
Карасики
March 28th, 2006 at 3:17 PM
Самуил Аркадьевич Карасик и Фира (Эсфирь) Карасик. Одесситы, Бог знает как оказавшиеся к старости в Киеве. В хоспис он привез ее на коляске, тщательно осмотрел все комнаты и выбрал ту, что светлее, но гораздо меньше других палат.
− Фира любит солнце. Вы знаете, какое было солнце в Одессе? − Карасик задирал голову и смотрел на меня, щуря хитрые глаза. − Нет, вы не знаете, доктор. Потому что тут нет такого солнца в вашем Киеве.
− Шмуль, не забивай баки доктору, − вступала Фира, − она нас таки не возьмет сюда.
После этого следовала перебранка двух стариков, и вставить слово было практически невозможно.
Оглядевшись, Карасик объявил, что завтра они переезжают.
− В смысле госпитализируетесь? − поправила я.
− Пе-ре-ез-жа-ем, доктор. Карасики теперь будут жить здесь, у вас.
Наутро перед глазами санитарки стояли Карасик в шляпе и галстуке и Фира в инвалидной коляске, державшая на коленях канарейку в маленькой клетке.
− Это наша девочка, она не будет мешать.
Санитар из приемного молча нес связку книг, коробку из-под обуви чешской фирмы "Цебо", на которой было написано от руки "ФОТО", рулон туалетной бумаги и аккордеон.
− Мы насовсем. Вот и привезли все, чтобы не ездить по сто раз.
− Послушайте, Карасик, насовсем не получится.
− А! Доктор, я не маленький мальчик. Отстаньте.
Так и переселились. Фира не выходила из палаты, по вечерам мы слышали, как они подолгу разговаривали, смеялись или ругались между собой.
Карасик в отличие от жены выходил в город и рвал на клумбах больницы цветы, которые потом дарил своей Фире, заливая ей про то, как купил их на рынке.
Но цветы, понятное дело, были не такие, как в Одессе.
Общаясь с ними, я поняла, что Одесса − это такой недостижимый рай, в котором все лучше, чем где-нибудь на земле. Селедка, баклажанная икра, погода, цветы, женщины. И даже евреи. Евреи в Одессе − настоящие. Про Киев Карасик смолчал.
Один раз они спросили меня: "А вы еврейка, доктор?" Получив отрицательный ответ, хором сказали: "Ах, как жалко, а ведь неплохая женщина".
Потихоньку от меня Карасик бегал по консультантам, убеждая взять Фиру на химиотерапию, плакал и скандалил там. А потом мне звонили и просили забрать Карасика обратно, так как он не давал спокойно работать.
Карасик возвращался, прятал глаза и говорил, что попал в другое отделение, перепутав этажи. Он регулярно путал второй этаж с седьмым, поскольку не верил, что Фира умирает. И очень хотел ее спасти, принося разным врачам заключение от последнего осмотра.
Вечером Фира играла на аккордеоне, а Карасик пел что-то на идиш.
А потом Фира умерла. Карасик забрал свои немногочисленные вещи. Канарейка живет у меня в хосписе. А его я встречаю иногда, когда езжу в Святошино на вызов.
Матери больных
March 30th, 2006 at 11:04 AM
Я пишу о всех матерях, которые бывают у меня. Возраст их детей − от пятидесяти до младенцев.
В лечении их детей до поступления к нам испробовано всё. Доступное и недоступное. Операции, химии, облучения, изотопы, антитела − список длинный. Перечень проведенного лечения одновременно характеризует и достижения нашей медицины, и наше бессилие перед смертью.
Маленькая бумажка, подписанная тремя докторами, − направление в хоспис.
Они приходят тихо, держа на руках или за руку своих детей. Смотрят в глаза и спрашивают, были ли в моей практике чудеса. Говорят совсем мало, не едят вообще, спят урывками и ставят свечки в храме хосписа.
Утром моя ординаторская напоминает приемную какого-нибудь депутата − посетители с просьбами помочь, купить, положить, дообследовать или отпустить в отпуск. Только матери хосписных больных никогда и ни о чем для себя не просят.
Это единственные люди, за которых и я не умею просить. Время от времени мне приходится кидать клич о тех, с кем не справляюсь. О помощи матерям − не могу. Я не знаю, какими словами воспользоваться.
Взрослым детям они поют колыбельные, которые пели, когда те были еще маленькими. Когда матери поют, они раскачиваются в такт незатейливой песенке, как будто качают ребенка на руках.
С маленькими они слиты воедино настолько, что говорят: "Мы поели, поспали, пописали".
"Не плачь, мама!" Или: "Не плачьте, мамо!"
Так просят их дети, если видят на глазах слезы. Они вытирают глаза и больше при детях не плачут.
Ни у одной матери я не видела истерики. Наверное, чтобы не закричать, они закрывают рот рукой, когда выслушивают от нас неутешительные прогнозы.
После смерти ребенка у них откуда-то находятся силы на оформление бесконечного количества бумаг и похороны.
Я помню одну мать, чей сын умер, и она хотела заполнить стандартное заявление с просьбой не делать вскрытие. Она написала под диктовку слова: "Прошу не вскрывать тело моего сына" − и сказала: “Доктор, а ведь это уму непостижимо, что я пишу…”
Они приносят в хоспис фото своих детей потом, после 40 дней.
Подписывают сзади: "Елизавете Петровне от мамы Инночки, Коленьки, Игоря".
Это они, матери, попросили меня обязательно разбить цветник в память об их детях. Когда будет достроено новое здание. Если оно будет достроено...*
* Отдельный хосписный корпус на 25 пациентов при Киевской городской онкологической больнице в Святошино открылся в январе 2008 г.
<...>
