Иржи Менцель: "Я был счастлив, когда мне запрещали снимать фильмы. Я же лентяй"

Фото: m24.ru/Александр Авилов

Фильм Иржи Менцеля "Поезда под пристальным наблюдением" в 1968 году получил "Оскар". В то время, когда молодой режиссер был на кинофестивале в Штатах, в Прагу въехали советские танки. Подающего надежды автора позвали в Голливуд, но он отказался – хотел работать в Чехословакии. Вернувшись на родину с призом американских киноакадемиков, он оказался не у дел: его фильмы долгое время были под запретом нового правительства.

В Москву пан Менцель приехал на свою ретроспективу, организованную кинотеатром "Пионер". В интервью он рассказал, почему печальные эпизоды собственной жизни и мировой истории он считает смешными, как спорил с Миланом Кундерой и что ему не нравится в современном кино.

– Как вы смотрите на то, что устраивают ваши ретроспективы? Немного зная вас по вашим эссе, я могу предположить, что вам это кажется забавным.

– Да, меня это удивляет, я не думал, что мои фильмы будут смотреть так долго. А вообще это интересно: благодаря ретроспективам я езжу по миру, много где бываю.

– Вы пересматриваете свои фильмы?

– Давно уже не смотрел, довольно с меня моих фильмов. Если бы получилось сказать себе что-то юному, я бы сказал: "Иржи, не будь таким лентяем, тогда больше сумеешь".

– Не могу не спросить о новой волне. Если Годар, Трюффо и Шаброль протестовали против "папиного" кино, против чего восстали в 1960-е молодые чехи?

– Мы не бунтовали. Конечно, мы тоже хотели снимать по-другому, не так как наши отцы. Нам повезло – появилась новая техника, легкие камеры, которые и французам тоже нравились. И режим стал тогда послабее, нам кое-что стали разрешать. Не все, конечно, но двери приоткрылись, и стало ясно, что можно делать вещи, о которых раньше нельзя было подумать.

– А против чего вы в современном кино?

– Против неправды. Фильмы, которые снимались раньше, были про людей. Я имею в виду, например, итальянский неореализм. А сейчас нас все время заставляют смотреть какие-то сказки и показывают, как привлекательно преступление.

Я сейчас не очень много кино смотрю. В основном, пересматриваю. Люблю старые комедии. Такие, знаете, веселые и не лживые. Если итальянские, то, конечно, фильмы Витторио де Сика, Пьетро Джерми, Марио Моничелли. Эти режиссеры делали прекрасные честные комедии. Не идеализировали человека, а показывали, насколько он прикольный.

Для чехов всегда был важен юмор. Вера Хитилова, Милош Форман, Иван Пассер – их фильмы даже нельзя сравнить с тем, что примерно тогда же делали Годар и Трюффо. Это наша специфическая национальная черта. Несерьезность.

Многие думают, что чем серьезнее человек, тем больше он имеет веса. Но это просто слова. В жизни так не бывает. Чаплин всегда будет интереснее любого серьезного фильма, снятого в его время.

– Ваша любовь к несерьезному воплотилась в названии сборника ваших эссе "Ну не знаю", презентация русскоязычного издания которой была приурочена к вашей ретроспективе. В ваших эссе много несерьезного. Вы вообще на все смотрите так, с улыбкой? А есть ли вещи, над которыми нельзя смеяться?

– Не то чтобы не существовало таких вещей. Сложно шутливо относиться к ситуации, в которой находишься. А когда проходит время, у нее появляются забавные стороны. И на нее можно смотреть если не со смехом, то с улыбкой.

Вот, например, фильмы о войне. Чем дальше мы от этого времени, тем больше мы находим в истории смешных парадоксов. У каждого из нас в жизни бывают настоящие драмы, но с возрастом и с опытом мы начинаем вспоминать о них с иронией.

– То есть юмор – привилегия возраста?

– Да. Но юмор юмору рознь. Юмор – это не когда кто-то свалился и разбил нос. Юмор появляется тогда, когда мы узнаем причину, по которой он упал.

Фото: m24.ru/Александр Авилов

– В одном из эссе вы говорите, что жалеете о неснятом фильме о личном архитекторе Гитлера – Альберте Шпеере. Если бы это удалось, вы бы рассказали о нем несерьезно?

– Я читал его воспоминания. Это был интеллигентнейший человек, который так любил свою работу и был так увлечен, что не замечал, кому служит. Точнее, не хотел замечать. А потом 20 лет пытался с этим справиться.

Уж не говорю о том, он умер чудесно: в постели любовницы, сбежав от жены в Англию. Но фильм был бы не об этом.

– А о чем бы он был?

–Этот фильм был бы улыбкой над тщетностью, тупостью и ограниченностью.

Действие начиналось бы в конце войны, незадолго до Нюрнбергского процесса. Шпеер утверждает, что пытался убить Гитлера, пустив ему газ через вентиляционную решетку. Преемник Гитлера Карл Дениц ему верит, его назначают в правительство.

И две недели Шпеер управляет страной, которой почти нет. В правительстве собирают собрания, совещаются, но на самом деле ждут, когда приедут союзники и увезут их в суд – они уверены, что судить их не будут. Они думают: "Ну да, мы проиграли войну, а теперь пойдем на пенсию".

– О каких еще неснятых фильмах вы жалеете?

– Есть несколько книг, которые я хотел экранизировать, но не решился в свое время. А другие коллеги, которые думали попроще, осмелились и сделали это плохо. Примеры приводить не буду, не хочу никого обижать.

Хотя ладно. Это "Нас было пятеро" по роману Карела Полачека. Карел Смычек в 1990-е экранизировал эту книгу. "Сатурнин" по книге Зденека Иротки снял Иржи Верчак. Я настолько люблю эти книги, что не разрешил себе взяться за них.

– "Шутку" Кундеры вы не хотели экранизировать?

–Я вообще хотел работать с его текстами. Но после того, как американцы экранизировали "Невыносимую легкость бытия", он так рассердился, что запретил вообще кому бы то ни было снимать по его книгам.

Кундера был моим учителем, другом даже. Я просил его разрешить снять фильм по его тексту, а он ни в какую. Я говорю: "Хорошо, подожду, когда ты обеднеешь". А он смеется и говорит: "Нет, Иржи, я уж не обеднею".

Фото: m24.ru/Александр Авилов

– Не в одном вашем интервью я натыкалась на вопросы о неснятых фильмах и ваш ответ: разве я выбираю материал, это продюсер предлагает. Это вы серьезно?

– Конечно, серьезно! Снимать кино – это работа. Как любая другая.

– А как же полет мечты?

– Ну нет у меня дерзости. Я же не на свои деньги снимаю. На этот риск должен идти тот, у кого деньги есть. Я все фильмы делал по заказу, и это страшно облегчало мне жизнь: никакой ответственности.

Мне хочется снимать фильмы, на которые придут зрители, чтобы тот бедняга, который дал мне на это деньги, не разорился и что-нибудь заработал. Иногда получается.

– Когда дают деньги, любят вмешиваться в работу. Кто-то может диктовать режиссеру?

– Нет уж. Если мне предложили эту работу, а я согласился, здесь все – пусть доверяют.

Но вообще, знаете, всегда на съемочной площадке есть кто-то, кто считает, что знает лучше режиссера, как ему снимать, и начинает подсказывать. Эти люди делают так потому, что им нужно хотя бы себе доказать свою значимость.

– "Ивана Чонкина" вы экранизировали по предложению продюсера. Вы были до этого знакомы с романом?

– Я не читал Войновича до этого, но когда поступило предложение, взял книгу и поразился глубине его юмора, человечности и умению посмотреть со стороны на глупость. Но я понимал, что это русский материал и не думал, что имею право за него браться. Так же, как и "Швейка" не чеху снять не под силу.

Я попытался отказаться, но продюсер настаивал. И я сделал фильм с условием, что в фильме будут русские актеры и все будет на русском.

Сейчас думаю, что финал я испортил. Зачем я дал Чонкину выжить? Это плохо. Комедия должна закончиться трагически.

Фото: m24.ru/Александр Авилов

– Но когда вы это делали, это ведь казалось вам правильным?

– Да я не хотел. Это на площадке получилось. Мой друг, актер Ян Сверак сказал: "Слушай, жалко ведь, такой хороший Чонкин, и вдруг умрет". А Войнович тогда думал написать продолжение романа. И я послушался их, а не надо было. Затмение мозгов какое-то! До сих пор злюсь на себя.

Я же с самого начала стоял на том, что в комедии должен быть трагический финал. В "Поездах под пристальным наблюдением" герой погибает, и в этом появляется ценность этой истории.

Но что поделать. Я не всегда самый умный!

– Вы помните август 1968 года и свои ощущения? Вам было страшно? Вы не думали, что это все, конец?

– Первая реакция была такой: Ленин, проснись, Брежнев сошел с ума. Тогда мы думали, что если мы в Чехии все скажем, что русских мы не хотим, они уйдут. Глупые мы были.

В каждом народе есть свиньи и крысы – вот такие люди тогда использовали эту ситуацию и начали строить карьеру. Год ушел у оккупантов на смену правительства, а потом начались погромы.
Но первая реакция была глупой. Мы, молодые деятели искусства, подписали манифест "Две тысячи слов".

А потом подумали, что нас всех по списку подписей могут отправить в Сибирь. И поехали прятаться по дачам. Я жил у своей подруги, потом поехал к пану Грабалу (Богумил Грабал – чешский писатель и поэт, номинант Нобелевской премии, автор сценария к "Поездам под пристальным наблюдением" и многим другим фильмам Менцеля, друг режиссера – m24.ru), а он в это время поехал предупреждать меня. Комично это все, конечно, – сейчас понимаю, но когда мы находились внутри этой ситуации, нам было не до смеха. Не хватило взгляда со стороны.

Фото: m24.ru/Александр Авилов

– "Поезда под пристальным наблюдением" были популярны в США. После "Оскара" вас звали в Голливуд. Не было соблазна уехать и снимать фильмы, которые будут показывать, а не складировать на полках?

– Когда мне это предлагали, у меня были планы снять два фильма, и снять их я хотел только в Чехословакии. В августе 1968 года я как раз был в Америке на фестивале. Ну и говорят мне: "Слушай, значит, не будем ждать, пока ты там доснимешь свои фильмы? Дверь открыта, оставайся". Но я не хотел.

У меня был друг в Праге, музыкант, у него была мечта сделать карьеру в Америке. Но когда танки вошли в город, он пошел в пражский театр и нанялся на работу. Он говорил мне: "Нас 15 миллионов. Миллион сбежит, а что будет с остальными?"

Я уважаю тех, кто уехал. Но если бы я сбежал тогда из страны, я бы сам себя не уважал. Потому что эта работа связана не со славой, а с определенными обязанностями.

– Как вы переживали запрет на фильмы?

– Никогда не был так счастлив, как в это время. Я же лентяй. Работать не очень люблю.

Потом мне это немножко действовало на нервы, но я хотел работать только в Чехословакии. Так что просто сделал один фильм, в котором показал, что положительно отношусь к трудящимся ("Кто ищет золото?", 1974 год – m24.ru), и он меня спас.

Иногда говорят, что искусство под гнетом переживает расцвет. Да, действительно, иногда давление дает художнику стимул, и тот бунтует. Но без гнета лучше. Лев Толстой, Микеланджело – они ведь не сопротивлялись режиму. Они просто работали в тех условиях, которые у них были.