К юбилею Владимира Сорокина: литературный миф как метод люстрации

Владимир Сорокин. Фото: ТАСС/Сергей Фадеичев

Сегодня одному из самых значимых современных российских писателей Владимиру Сорокину исполняется 60 лет. Каждый его роман становится сенсацией в мире литературы. Сорокина любят или ненавидят, но практически никогда не остаются равнодушными. "Голубое сало", "Теллурия", "День опричника", "Путь Бро", "Очередь" – каждое из этих произведений становилось поводом для скандала. Критики ломали копья, доказывая, есть ли у сорокинских книг право на жизнь или нет.

Со стороны складывается впечатление, что творческий метод и поэтика Владимира Сорокина построены на наложении нескольких шаблонных приемов один на другой, как лекал, при совмещении которых каждый раз образуются новые узоры. Это постоянная и вдумчивая рефлексия на социально-политическое происходящее. Притом сам метод, по сути, прост – действительность в самом неприглядном свете. Ежедневный театр абсурда, который Сорокин ядовито и очень красочно описывает.

В то время как поколение 30-летней интеллигенции готовится к грядущей войне, а поколение 20-летних сидит в Facebook, то поколение, к которому принадлежит Владимир Сорокин, видевшее и сознательно прожившее подпольные 70-е, перестроечные 80-е, лихие 90-е и жирные 2000-е, сложно чем-то удивить или напугать.

Владимир Сорокин. Фото: ТАСС/Максим Шеметов

Сорокин, выпустивший за последние 15 лет "День опричника", "Сахарный Кремль", "Метель" и "Теллурию", которые смело можно ставить в ряд с условным обозначением "энциклопедия русской жизни", не ходит на митинги и не сидит в соцсетях. Не потому что не видит в этом смысла, а потому что для него писатель – это не тот, кто в гуще событий, и не тот, кто лезет на передовую. Писатель – это тот, кто не действует, а рефлексирует. И не нужно смешивать. Потому что тогда это уже получится не литература, а журналистика, не философия, а хроника, не поэтика, а комментарий к событиям.

Сорокин не об этом. Для него мозаичная поэтика языка ничуть не менее важна, чем пастозно написанная образность персонажей, выведенная зачастую в кратчайших репликах или диалогах, или сюжетная линия, балансирующая на тонкой грани политической антиутопии и гротескной сатиры.

Истории такого рода обычно становятся частью мифологемы, характеризующейся предельной глобальностью по отношению к обществу. Как Пушкин, Гоголь, Высоцкий или Пелевин. Это не столько попытка предсказать все на пять лет вперед, сколько попытка оглянуться назад, в историю, и найти там архетипические моменты, уловить мотивы и почувствовать через них будущее. А в истории России эта цикличность почему-то до боли режет глаза своей очевидностью.

В интеллигентских кругах существует представление о том, что все искусство и литература, делающиеся сегодня в России, политические.

И хотя у Сорокина есть замечательный рассказ о снеговике, которого он лепит в Японии, он как-то меркнет на фоне всего остального творчества и не вызывает общественного резонанса. Потому что самоидентификация в России сегодня возможна только в политическом ключе, а за ее пределами – только через остранение: снеговиков, водку и "загадочную русскую душу".

Постмодернистский миф Сорокина заключается в том, что история России идет не вперед, а углубляется в свои корни, погружаясь в средневековье, свое прошлое, которое она мучительно вытягивает за собой и на каждом новом витке истории ностальгически не хочет с ним расставаться. И, сплетая языковые стили, конструкты из архаизмов и неологизмов, Сорокин ведет летопись этой эстетики.