Виктор Коган: "Переводчик просто не должен быть равнодушным"

Сетевое издание m24.ru продолжает серию интервью с переводчиками. На этот раз нашим собеседником стал Виктор Коган – переводчик Уильяма Берроуза, Джека Керуака, Чарльза Буковски, Кристофера Бакли, Тома Вулфа и других. В интервью m24 Виктор Ильич рассказал о том, как Берроуз изменил его жизнь, что его привлекает в битниках и хотел бы он что-то поменять в своих переводах.

Фото предоставлено Виктором Коганом

– Расскажите, пожалуйста, как вы начали переводить, с чего все началось? Какой был ваш первый опыт перевода?

– Это, наверно, самый простой вопрос. Первую книгу я перевел на спор. Но учиться плавать пришлось, как водится, на самом глубоком месте: это был "Голый завтрак" Уильяма Берроуза. В "босоногом детстве" мама неожиданно столкнула меня с причала в пучину Азовского моря и несколько минут, пока я барахтался, борясь за выживание, спокойно слушала мои вопли о помощи. Когда же, как мне почудилось, я поплыл, она прыгнула в воду вслед за мной и наглядно доказала, что воды там по пояс. Как мы хохотали! И до сих пор я считаю, что без женщины, которая бросает тебя в холодную воду, мы, мужики, мало на что способны.

Переводя Берроуза, я тоже думал будто уже плыву, а на самом деле я поплыл совсем в другом смысле. И тут мне повстречалась женщина, которая принялась придираться к каждому слову. Ее звали Наталья Чемерис. Она печатала под мою диктовку на старой машинке, не оставляя без внимания ни единого моего неверного движения. Конечно, не Наташа научила меня писать по-русски, что наиболее важно для переводчика, но благодаря ей я стараюсь отвечать за каждое написанное слово. Помню удовольствие после прочтения очередного переделанного абзаца. Как мы хохотали!

"Завтрак" мне дали почитать летом 1984 года, и произошло это в силу ряда обстоятельств, которые вряд ли имеют отношение к творчеству (наркомания – тюрьма – опять наркомания). Не верьте тем баранам, которые утверждают, что в книге содержится пропаганда наркотиков. Переводя ее, я понял, что пора соскакивать. В ней содержится поэзия, которая помогает выжить.

– Переводили на спор – то есть просто для себя или для кого-то из окружения, да? Когда вы начали переводить профессионально, для публикации? И на каком произведения произошел этот переход от перевода для себя или друзей до перевода для издательств?

– Благодаря друзьям мои первые переводы попали к читателям в виде переплетенных ксерокопий. На большее я и не рассчитывал, полагая, что такие книжки как "Голый завтрак" будут изданы у нас не раньше, чем лет через сто пятьдесят. Но иногда время "икает" и перескакивает через несколько строк, "как сломанная пишущая машинка".

Вскоре в журнале "Юность" было опубликовано интервью с Сергеем Хреновым, издававшим в Питере журнал "Предлог", целиком посвященный переводам разнообразных умных текстов. Я тут же решил рвануть в Ленинград, взяв с собой копию "Завтрака" – довольно увесистый кирпич. Со мной согласился поехать Женя Соминский, ныне знаменитый писатель, который тогда поспособствовал появлению моих переводов в самиздате. Найти Хренова мне помог мой ленинградский друг, художник Сережа Ковалев. Когда я немного отдышался в Москве после бурной сцены знакомства, растянувшейся на несколько дней, Сергей прислал мне открытку: "Надо печатать". Кроме того, он просил привезти все мои тексты. Снова Питер, снова бурная встреча, визит к Вадиму Назарову в издательство "Северо-Запад", еще одна поездка в Питер с новым экземпляром Керуака (старый сгорел во время пожара в издательстве, остальные тексты почему-то не пострадали). Потом Серега Хренов привез мне гонорар – поллимона тогдашних фантиков, целый чемодан денег, и мы отметили мой переход в профессионалы. Через некоторое время меня нашел Александр Шаталов, главный редактор издательства "Глагол", заинтересовавшийся романом Берроуза. Короче говоря, так и было издано все, что я на тот момент перевел.

Уильям Сьюард Берроуз. Фото: Zuma/ТАСС

– В одном интервью вы говорили, что перевод Берроуза практически невозможен. Расскажите поподробнее, почему вы так считаете, в чем сложность перевода таких текстов. И сталкивались ли вы еще с такими авторами, перевод которых на русский язык невозможен?

– К сожалению, не помню, когда я это утверждал. Думаю, я не имел в виду "Завтрак", который вполне переводим. Как сказал один писатель, который прочел первый, отнюдь не совершенный, вариант перевода, текст ослепляет, как яркое солнце, но не понятно, как это сделано, и главное – зачем. С тех пор я пытаюсь приблизиться к оригинальному тексту, и, по-моему, мне это удается. Пока что лучший вариант – издание в оранжевой серии АСТ.

Возможно, я имел в виду тексты Берроуза, созданные методом cut-up, то есть "нарезкой". Здесь действительно существуют некоторые трудности с переводом на русский язык с его падежами и прочими отличиями от англо-американского. Именно это и есть главная трудность. Вторая – типичное постмодернистское цитирование без кавычек. Но и это преодолимо. With a little help from my friends.

И все-таки мне кажется, что можно перевести все что угодно. Конечно, есть "Поминки по Финнегану", переводу которых можно посвятить всю жизнь, а то и не одну. Надеюсь, кто-нибудь (не я) когда-нибудь на это решится.

– Есть ли такие писатели в русской литературе, которых нельзя перевести? Например, есть мнение, что невозможно перевести Платонова. Из-за реалий и особой лексики.

– Именно при чтении Андрея Платонова в голову приходит мысль о его непереводимости на любой другой язык. Думал и я об этом, давным-давно. Я считаю Платонова гением, и, будь я негром преклонных годов, несомненно, взялся бы за перевод его шедевров. Не представляю, как это могло бы получиться. Скорее всего, после моей смерти жена прервала бы ненадолго танец живота и издала книгу переводов гениального русского писателя под своей фамилией.

– Когда вы стали заниматься переводом профессионально, пытались использовать опыт предшественников? Я имею ввиду, изучали литературу о переводе, книжки Норы Галь, Чуковского и так далее. И насколько, по вашему мнению, переводчику необходимо соответствующее образование? Или здесь важен, прежде всего, слух к тексту, который за счет обучения не приобретается?

– Как был, так и остаюсь абсолютным неучем. По нелепой случайности я окончил Горный институт, но не доверил бы себе проектирование ни одного подземного сооружения, особенно – бомбоубежища. Впрочем, из Литературного института вышли многие прекрасные литераторы. Говорят, там учат даже поэзии. Можно без комментариев?

Книжек Норы Галь (прочел позже) и Чуковского (так и не достал) у меня не было. Изучал Федорова, любой переводной текст в книжках и толстых журналах начинал читать с примечаний, и постепенно примерно на 0,1 процента понял, что такое перевод. Образование, конечно, необходимо. Благодаря ему есть возможность поплыть не барахтаясь. Но должно быть что-то еще. Не знаю, как это называется.

– Вы начинали переводить еще в 80-е годы, как вы тогда доставали книжки на английском?

– В 70-е на ул. Горького был магазин "Академкнига". За прилавком в букинистическом отделе книг на иностранных языках стоял замечательный Ян Яныч, невысокий старичок с аккуратной бородкой, которого знала вся Москва, читавшая не только по-русски. Туда я заходил частенько. Кроме того, книжки мне привозили знакомые, бывавшие за кордоном. Способов проникать сквозь "железную занавеску" было множество. Меломаны не дадут соврать. Помню, как я стоял в "Академкниге" за спиной у мужика, который листал "Кислотный тест" Тома Вулфа. "Положи на место", – твердил я шепотом. Он брезгливо закрыл книжку, положил на прилавок и ушел. Шедевр достался мне, а перевод был потом несколько раз переиздан.

– С чем связан ваш интерес к битникам? Вам нравилась именно литература или, допустим, сама эта культура?

– Особого интереса к битникам не было и нет по сей день. Конечно, я не собираюсь уподобляться Агате Кристи, написавшей в одном из последних романов: что за странные времена – то битники, то битлы (цитата неточная). Однако даже переводя Берроуза, я еще почти ничего не знал об этих людях. К тому же я не понимаю, как можно любить группу людей. Возможно, виной тому моя аллергия на коллективы. Что меня привлекает в некоторых представителях бит-поколения – это прекрасные тексты, единственное, что, по-моему, должно волновать переводчика. Что же до культуры, то таковой как чего-то единого у битников, по-моему, не было. Это абсолютно разные люди, каждый из которых внес свой особый вклад в мировую культуру. И далеко не все они смогли пережить хипповую революцию 60-х.

– А не замечали, когда интерес к писателям бит-поколения здесь, в России, появился?

– Судя по количеству переизданий романов Керуака и Берроуза, интерес к битникам, конечно, есть, но появился он постепенно, и я не могу сказать, когда именно. Знай я точную дату, то непременно стал бы этот день отмечать.

– Насколько сложно для вас было переводить Керуака? Ведь в какой-то момент у него проза превращается практически в поэзию. Это усложняло работу?

– Я перевел одну книгу Керуака, и это была очень сложная работа, как, впрочем, и любой перевод хорошего текста. Порой я неделями не мог дописать абзац. Да, там много поэтических мест, а я слишком люблю поэзию, чтобы бездумно браться за ее перевод. По-моему, сложнее всего переводить текст, который на первый взгляд кажется простым. "В дороге" – это не просто рассказ о нескольких путешествиях по дорогам Северной и Центральной Америки, это еще и восторг героев, которые с бешеной скоростью мчатся неведомо куда в надежде, что в конце пути их ждет "жемчужина". И печаль от того, что ничего кроме разочарования их там не ждет. В то время у меня был друг, который, казалось, подобно Дину Мориарти, родился за рулем. Я читал ему главу за главой, и мы строили безумные несбыточные планы когда-нибудь отправиться в путь. Если он вел машину, я тоже, как и Сал Парадайз, не испытывал страха – даже в тот раз, когда мы поехали на его стареньком "Форде" за водкой и врезались в столб. Как мы хохотали! Короче, тогда я насквозь пропитался поэзией Керуака, и это помогло мне добраться до печального конца пути.

Неопубликованная рукопись Джека Керуака. Фото: AP/Mary Altaffer

– Переводить поэзию не хотели? Эта работа отличается от перевода прозы?

– Я очень люблю переводить прозу, которая проникнута поэзией, при этом мне кажется, что эта поэзия идет от головы, от сознания, в отличие от стихотворений, идущих от души, от эмоций. Для перевода таких стихов (необязательно написанных в рифму и в столбик), наверное, нужно быть поэтом. Нужно каким-то образом ухватить тот миг, когда произошел выплеск невероятной энергии, воплотившийся в прекрасные строки. Проще говоря, нужно понять, какая муха укусила поэта и испытать те же чувства, что и поэт в момент того давнего укуса. На мой взгляд, это вряд ли возможно.

– Какие-то из своих переводов вы бы хотели иметь возможность переделать или доделать? Может быть, когда-то на них не хватило времени из-за требований издателей или не хватило жизненного опыта?

– Я хотел бы отредактировать многие из своих переводов. В "доинтернетовскую" эпоху мне приходилось подолгу сидеть в Библиотеке иностранной литературы. Листая книгу за книгой, я узнавал то, что нынче можно узнать при помощи пары "кликов". И все же многие реалии, знакомые, например, каждому американцу, до сих пор остаются тайной. Да, я хотел бы многое отредактировать. ЕБЖ (если буду жив – прим. ред.) – по выражению, если не ошибаюсь, Льва Толстого. И дело не только в реалиях. Сейчас видно, что кое-где я попросту не попадал в такт. Знаю, что переводчики обычно отказываются возвращаться к старым текстам, полагая, что это бесконечный процесс. Но стремление к совершенству неистребимо, как и стремление заполучить в конечном счете "жемчужину".

– В последнее время стало появляться новых переводов классики. Как вы к этому относитесь и насколько это оправдано – перепереводить классические произведения? Вы бы взялись за это?

– К новым переводам старых текстов отношусь нормально, особенно тех, над которыми в свое время потрудилась цензура. Нужно лишь учитывать то, в какую эпоху было создано произведение, и избегать анахронизмов. О том, чтобы заняться перепереводами, я пока не думал и потому мне нелегко полностью ответить на этот вопрос. Возможно, дело в том, что я с уважением отношусь к работе других переводчиков.

– Насколько, по вашему мнению, переводчик должен быть близок автору по духу? Влияет ли здесь обычный, какой-то житейский опыт? То есть, в 30 лет ты переведешь эту книгу так, а в 50 уже по-другому.

– Я не настолько самонадеян, чтобы говорить, каким должен быть переводчик. Возможно, он просто не должен быть равнодушным. Жизненный опыт, конечно, имеет огромное значение. Переводчик ставит пьесу согласно рекомендациям автора, и он же играет в ней все роли. При этом лучше всего эта пьеса читается/смотрится, если переводчик с его жизненным опытом остается незаметным, и читатель/зритель получает возможность непосредственного общения с автором. Проще говоря, не выпячивайся (что не всегда удается), и к тебе потянутся. Что до возраста, то в старости, конечно, одолевает некоторая леность ума, пропадает кураж, но мастерство не пропьешь. Едва ли какой-либо вменяемый литератор захочет переделать работу, выполненную во времена пылкой юности. Если, конечно, не желает заменить ранние ляпы на поздние грубые ошибки.

– Вы говорите, что переводчик не должен быть равнодушен. А для себя вы какие критерии ставите в этом случае? Книга обязательно должна нравиться и переводить то, что не симпатично, не стоит?

– Обычно я отказываюсь переводить книги, которые меня "не цепляют". Впрочем, это лишь моя личная позиция, к тому же я имею возможность выбирать. А многие прекрасные переводчики вынуждены браться за любую работу. Это печально.

– А были или, может быть, есть книги, которые вы очень хотели перевести, но, в итоге, не сложилось? И если да, то почему?

– На этот вопрос мне ответить нечего. По-моему, я перевел все, что хотел. Хотя нет, помнится, у меня был сборник лауреатов премии Хьюго с прекрасным рассказом Харлана Эллисона "Winnegan’s Fake". Очень хотелось его перевести, я даже название придумал: "Обманки по Виннегану", но книжку украли. Надеюсь, еще появится текст, который "зацепит" и на некоторое время составит мне компанию.

– Вы переводили и английских, и американских писателей. Насколько сильны отличия "английского" английского и "американского" английского?

– Я не филолог, и профессионально ответить на этот вопрос не смогу. Замечу только, что в эпоху глобализации (начавшуюся гораздо раньше возникновения термина) происходит взаимопроникновение языков. Разумеется, в каждом из английских языков сохраняются специфические слова и выражения, но главное – то, что люди, живущие по разные стороны от "лужи", больше не разобщены и прекрасно понимают друг друга.

– Если еще говорить про язык, только уже про русский. Насколько для вас, как для переводчика, изменился русский язык за последние 25-30 лет? Произошло ведь такое резкое "вторжение" других реалий, что естественно отражается на языке.

– За последние десятилетия русский язык, конечно, изменился, но оценить эти изменения я не могу. Да, в жизни и языке появились новые реалии, но, сознавая это, необходимо учитывать, что Россия – это еще и глухая провинция, а не только три-четыре мегаполиса, в которых якобы сосредоточена вся культурная жизнь. Что же касается перевода, то тут необходимо воздерживаться от анахронизмов, нужно переводить языком, соответствующим эпохе создания оригинального текста и избегать современных словечек. А это не так уж легко.

– Не могу не задать этот вопрос. Как вы отнеслись к тому, что Нобелевскую премию по литературе получил Боб Дилан? То, что он делает, можно действительно назвать литературой?

– Я очень рад, что Премию получил Боб Дилан. Нобелевский комитет как-то связал это решение с американской песенной традицией. Согласен, традиция эта жива во многом благодаря новому нобелиату. Литература ли это? Еще какая! Проверяется перенесением текстов на бумагу. Это прекрасная поэзия.

– То, что в последние два года Нобелевскую премию получили Алексиевич и Дилан, говорит о том, что шведская академия отмечает какие-то изменения в таком понятии как литература, расширяя таким образом его понимание?

– Мне трудно судить о том, какие изменения происходят в Шведской академии. Возможно, я начну разбираться в этом вопросе, когда Нобелевскую премию дадут мне. И все же думаю, что в ближайшее время Премия будет присуждаться талантливым представителям вполне традиционной литературы (если таковые найдутся).

Даниил Адамов