Понаоставались: колумнист Алла Боголепова о москвичах и провинциалах

Фото: facebook.com/alla.bogolepova

Алла Боголепова – журналист-фрилансер, жена со стажем. Отменно готовит, изучает повадки домашнего кота и при любой удобной ситуации отправляется в Лиссабон. Раньше она ерничала только в сети, но сейчас делится "женскими мыслями" в колонке на m24.ru.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать.

– Паспорт, значит, есть.

Я протягиваю документы милиционеру и озираюсь. Шум, смрад и толпы народу – это и есть Москва?

– Это не Москва, это вокзал, – отвечает милиционер, шурша страницами моего паспорта. – Так, гражданка из Тамбовской области, и с какой целью в столицу нашей родины?

Конечно, мне следовало бы знать ответ на этот вопрос. Но вот в чем беда: я ни разу его себе не задавала.

Школьный выпускной под песни Татьяны Овсиенко, осыпающийся, заросший могучей сурепкой перрон, верхняя полка в поезде… Поезд этот был единственным, что останавливался в нашем поселке городского типа – на две минуты, за которые нужно было успеть добежать до своего вагона, запрыгнуть самой и втащить багаж. Его называли "пятьсот-веселый, телячий", он ехал из какого-то южного города в столицу и оглушительно пах подгнившими дынями, табаком и жареной курицей. Ну и, понятное дело, туалетом.

Одиннадцать часов пути. Комковатая подушка, беляши, поющие и пьющие попутчики. И ни разу я не спросила себя: что я буду делать в Москве? Даже слова "Куда вас, сударь, к черту, занесло?" в исполнении подвыпивших южан из соседнего купе не навели меня ни на какие мысли. Во-первых, когда тебе шестнадцать, кажется, что все в любом случае будет хорошо. Во-вторых, для провинциала Москва – это не просто город, это такое магическое место, где все образуется само собой. Весь последний год в школе мы с одноклассниками и учителями обменивались планами: кто-то собирался "в область, в институт", кто-то легко говорил "в районную путягу". Я отвечала: в Москву. Учителя уважительно кивали – такой ответ снимал вопрос "зачем".

– Поступать будешь? – подбодрил меня милиционер.

– Или замуж собралась? Зачем приехала-то?

Я подумала и честно ответила:

– Жить. Я приехала в Москву жить.

Это было двадцать лет назад.

Кажется, что теперь все иначе: в столицу едут за деньгами, за образованием для детей, за работой – потому что в провинции ее почти нет. Но по большому счету мотив все тот же: жить, потому что настоящая жизнь – она, считается, только в Москве, а все прочее – унылое прозябание. Подобно Людмиле из фильма "Москва слезам не верит", мы хотим зацепиться и остаться. Поступить в институт, найти работу, снять жилье… Как говорят в моей деревне – "главное лапу вщемить, а там как-нибудь".

Первое время провинциалу в Москве весело и страшно. Весело – потому что все впереди: столица – это возможности и, как мы все помним, "одна большая лотерея". Мегаполис аккумулирует абсолютно иррациональную веру в удачу. А страшно, что обманут, украдут деньги или выгонят из съемной конуры. Кинут с зарплатой, отберут паспорт, откажутся лечить. Обругают "деревенщиной", обвинят в желании прописаться на чужой жилплощади – это, конечно, больше к женщинам.

У девушек из провинции вообще репутация щучек. Хваткая, хитрая, плодовитая деревенская деваха, которая окрутит интеллигентного московского мальчика, "припрет пузом" и воцарится на родительских квадратных метрах – вековой кошмар большинства московских мам. Даже если интеллигентный московский мальчик жрет наркотики, а сама мама родилась в славном городе Воронеже и приехала в Москву работницей на советский еще сахарный завод. Она не хочет никакой невестки и никаких внуков. Она тяжело работала и старалась стать "москвичкой", и ей непереносима мысль, что крепкая провинциальная девица получит на халяву то, на что она положила жизнь.

Справедливости ради, молодые провинциалки, приехавшие в столицу, первое время не слишком-то смотрят на мальчиков, живущих с родителями. Двухкомнатная хрущевка для них отнюдь не предел мечтаний. "Стоило ради этого ехать в Москву, – пожала плечами моя подруга. Дело было на свадьбе общей знакомой: тамада, толпа деревенских родственников, худенький жених, не скрывающая недовольства свекровь. – Такого я и у себя в Воронеже могла бы найти". Стремительная карьера, олигарх, знаменитость, на худой конец экспат из приличной европейской страны – вот они, планки нынешних провинциалок. В Москве ведь возможно все, и вообще, чем я хуже какой-нибудь Натальи Водяновой!

Фото: ТАСС/ Михаил Почуев

Примерно через год провинциала накрывает. Прелесть новизны стирается, и до него доходит, что прекрасное далеко не приблизилось ни на миллиметр.

– Мне здесь очень плохо, – плачет моя дальняя родственница, размазывая по щекам тушь и жидкую подводку. Шесть месяцев назад она приехала из Вологды. – Здесь все друг друга ненавидят. Помирать будешь – никто не подойдет.

– Кать, здесь живет 15 миллионов человек. Это огромный город, больше некоторых европейских стран.

– 15 миллионов! – еще громче всхлипывает Катя. – И никому ни до кого нет дела!

– Может быть, это просто не твое место? Такое бывает…

Слезы мгновенно высыхают.

– Почему это не мое? А какое мое? В деревне гнить? За свиньями ходить?

Катя очень симпатичная. У нее высшее образование, неплохая работа и съемная однушка в Бутове. Есть даже бойфренд – обычный окраинный гопник, который, впрочем, при появлении Кати мгновенно вырос до того самого интеллигентного московского мальчика. Потому что у его родителей квартира в собственности, а Катя снимает.

С моей, пусть и не вполне объективной точки зрения, Катя могла бы найти кого-нибудь получше своего гопника. Она самостоятельная, умеет зарабатывать, не боится трудностей. Она хочет выглядеть, как столичная штучка, и – хвала современной моде на умеренность – ей это удается. Она даже избавилась от протяжного вологодского говора: "Не хочу окать, как лохушка деревенская".

– Ну почему сразу за свиньями-то? Есть ведь и другие города, Россия – большая страна, – беспомощно блею я, зная, что сейчас Катя справедливо ткнет меня носом в то, что я-то, небось, не поехала в Новосибирск.

– Ты еще предложи мне вернуться обратно в Вологду, – обиженно сопит Катя.

Фото: ТАСС/ Валерий Шарифулин

Нет, этого я предлагать не буду. Я знаю, что возвращение в родные пенаты для провинциала невозможно. Это будет означать поражение. Вернулся – значит, проиграл. Значит, неудачник. Значит, ничего у тебя не вышло, и нечего было нос задирать. Женщина, пожившая в Москве, вряд ли сможет устроить личную жизнь на малой родине: кто ее знает, чего она в той Москве делала, может, на трассе стояла.

– Но если тебе здесь так плохо, если ты чувствуешь себя здесь чужой, может быть, надо что-то делать? – осторожно спрашиваю я.

– Знаешь что, – Катя оскорбленно поджимает губы. – Никуда я отсюда не уеду.

– А что тебя здесь держит? Театры и музеи? Ночная жизнь? Что?

– Да плевать мне на театры! У меня ни времени на них нет, ни денег. Я квартиру хочу. Свою. Машину. В отпуск ездить за границу. В рестораны хочу ходить, красиво одеваться. Каблуки высокие носить. Ну давай, скажи, что я примитивная провинциальная дура.

Нет, она вовсе не дура. Я ведь понимаю, что дело не в квартире – ее легче купить в Вологде. И не в отпуске, и не в ресторанах. И даже не в деньгах, потому что московские зарплаты кажутся космическими только из провинции. Да, зарабатывают здесь больше, но и тратят тоже.

Правда в том, что, как бы плохо тебе ни было в Москве, какой бы чужой, бездомной, никому не нужной ты себя здесь ни чувствовала, достаточно пары недель в провинциальной тишине, чтобы вернулось то самое ощущение, что жизнь осталась там, на шумных столичных улицах. С нами, провинциалами, Москва работает как наркотик отложенного действия. Мы можем ее ненавидеть, но мы не можем без нее обходиться.

– Ты любишь этот город? – спрашиваю я.

– Наверное, в этом вся проблема, – подумав, отвечает Катя. – Тут шумно, опасно, дорого. Тут не очень красиво, в центре все посносили и застроили каким-то уродством. Как ее такую любить?

– Действительно как?

– А надо! – говорит Катя. – Мне кажется, если я ее полюблю, то все у меня наладится. Ну какая я без этого москвичка.