Путь первопроходца: 135 лет назад родился поэт Андрей Белый

Фото: wikipedia.org

Судьба Андрея Белого – одна из самых странных и трагичных во всей русской литературе. Невероятный лирик, тонкий и умный философ, он и при жизни прошел нелегкий путь, полный каких-то совершенно невероятных, эклектичных событий и гипертрофированных страстей, которые, по какому-то откровенно мистическому совпадению были так созвучны его вечно мятущейся и беспокойной душе. Он родился 135 лет назад: 14 октября 1880 года.

Сегодня бы про юного Борю Бугаева (таково урожденное имя Андрея Белого) назвали бы мальчиком из хорошей семьи – в доме его отца, декана физико-математического факультета Московского университета, собиралась вся интеллектуальная элита своего времени, близким другом Николая Васильевича Бугаева был Лев Толстой. Не удивительно, что Борю отдали в лучшее учебное заведение своего времени – знаменитую гимназию Поливанова, где начинает увлекаться разнообразными философскими течениями – Бориса занимает странная смесь оккультизма и буддизма, и одновременно он совершает свои первые литературные шаги.

Главные кумиры его молодости – это символисты: Бальмонт, Брюсов, Мережковский – вот перечень героев Бори Бугаева, и с ними он познакомится в 1901 году. Уже тогда у молодого поэта появляется революционная идея – надо совместить художественное творчество с позитивизмом (поступив в институт, Бугаев изучает зоологию и, помимо литературы, тяготеет к точным наукам) – и, пожалуй, именно эту странную и кажущуюся на первый взгляд противоречивой концепцию можно назвать главным вкладом Андрея Белого в мировую литературу.

Увлекшись в более позднем периоде своего творчества антропософией и учением Рудольфа Штейнера – Белый посвятит этому воззрению практически все последние годы. Казалось бы, странная теория будет снова удивительным образом трансформирована Белым – он напишет в 1922 году, как ему казалось, новаторскую звуковую поэму "Глоссолалия", где изложит основу собственной философской концепции: в творении любой Вселенной прежде всего лежит звук – фактически первоначальное, первородное Слово. Белый выстраивает собственную важную космогонию: "Мне суметь войти в звук, войти в рот и повернуть мне глаза на себя самого, стоящего посередине, внутри храма уст, то не увидел бы я языка, зубов, десен и мрачного свода сырого и жаркого неба; я увидел бы небо; увидел бы солнце; космический храм бы возник, гремя блесками…"

Удивительно точная концепция – несмотря на довольно прохладное отношение к штейнеровской антропософии, идея языка как первоосновы будет заложена во всей русской литературе ХХ века (да, пожалуй, что и нашего времени) – когда на смену модерну приходит постмодерн, то единственное, за что мы можем ухватиться как за спасательный круг – это язык. И в этом отношении внутренняя звукопись и музыка русского языка (впрочем, и любого языка вообще) как первоосновы культуры – то, что может нам сегодня помочь не потерять ни собственную идентичность, ни, возьмем шире, не утратить собственного самосознания.

С Анной Тургеневой. Фото: m24.ru/ Юлия Иванко

Кстати, через много лет у Белого возникнет в русской культуре один удивительный последователь – антропософской теорией Штейнера неожиданно заинтересуется в последние годы Андрей Тарковский. Правда, опирался в своем философском мировоззрении Тарковский не столько на Белого, сколько на Михаила Чехова – тот тоже учился у Штейнера и считал антропософию источником не только духовного перерождения, но и актерского мастерства. Но, если присмотреться, то Тарковский оказывается куда ближе к обнаженной и нервной душе Андрея Белого, чем к жесткому прагматизму Чехова – в этой, на первый взгляд, чрезмерной искренности они, писатель и режиссер, оказываются куда более родственными душами.

Но если даже отвлечься от пристрастия к Штейнеру и обратиться снова к ярким страница биографии Андрея Белого – перед нами предстает образ, удивительно созвучный дню сегодняшнему: ах, дорого бы мы дали за то, чтобы увидеть, скажем, блог Андрея Белого – сколько невероятных внутренних переживаний он мог бы выплеснуть в сегодняшнюю социальную сеть! От архетипа – к воображению: этот, в целом, научный принцип Белый будет исповедовать даже в самые тяжелые минуты своей жизни: когда в начале 20-х он расстается с первой женой (их брак был короток, но наполнен самыми яркими страстями – от невероятного единения до чудовищной ревности), и пораженный Ходасевич встречает измученного расставанием Белого в берлинском баре, где тот, чтобы хоть как-то сублимировать охватившую его душевную боль, начинает выплясывать какой-то залихватский фокстрот (Цветаева чуть позже назовет этот танец Белого "не свистопляской, а христопляской"). Белый загоняет сам себя, оперирует собственным сознанием и собственным мышлением как одновременно и инструментом, и объектом для уникального эксперимента продолжительностью в жизнь (в нем живет не только поэт, но и биолог – субъективного науокообразия ничто и никто не может вытравить из Белого).

Он все-таки найдет свою любовь – первая супруга, Анна Тургенева, Ася, уйдет в прошлое, как когда-то ушла в него Нина Петровская, в любви к которой Белый соперничал с Блоком и Брюсовым. Нежная, тихая и верная Клавдия Васильева, Клодя, как называли ее домашние, станет его последней спутницей и хранительницей покоя. Белый с женой вернется из эмиграции в Советскую Россию, где, надо сказать, его не особо ждут: Троцкий вообще обзовет его "ходячим покойником", но Белый тихо живет в подмосковном Кучине, пишет воспоминания и большой роман "Москва", и все равно, так или иначе остается в центре литературной жизни 20-х годов.

Он умрет на руках у жены после тяжелого солнечного удара, полученного в любимом Коктебеле – на его смерть отзовутся Пастернак и Мандельштам, а мозг Белого отправят в институт мозга человека на вечное хранение и изучение. Странная судьба, которой сам бы Белый, несомненно, обрадовался – впрочем, он ее и предсказал в собственном стихотворении:

"Золотому блеску верил,

А умер от солнечных стрел.

Думой века измерил,

А жизнь прожить не сумел…"

Но сегодня, когда наука, кажется, заполонила все сферы нашей жизни – и мы не мыслим себя без тезнологического прогресса и надвигающейся социализации теперь уже и технологического пространства (кто бы мог подумать, что человеческий социум безоговорочно переберется в виртуальность!) – самое время вспомнить Андрея Белого и его основной творческий метод: наука и искусство – ничто друг без друга, они должны идти рука об руку, и лишь тогда из нового слова, из нового звука может получиться некий новый космос. Может быть, тот самый, в котором жить нашим потомкам. Думаю, Белый бы оценил стремительность нынешнего века.

Вот только вопрос – не потерялся бы он в этой стремительности? И ответ тут, кажется, амбивалентен: не потерялся бы, если бы был услышан – так что попробуем вслушаться в голос Белого мы. Из призмы сегодняшнего дня он кажется донельзя актуальным – не зря старейшая независимая литературная премия в России носит именно его имя: по-моему лучшего памятника главному мыслителю среди поэтов и главному поэту среди мыслителей не найти.

Павел Сурков