Участник проекта "Живые поэты" Егор Сергеев: "Литература – это полет "Вояджера"

Месяц назад мы подводили аналитические итоги "Живых поэтов": оценивали географию проекта, высчитывали средний возраст участников, выявляли самых популярных авторов. Топ поэтов-современников возглавил Сергей Гандлевский, человек, в представлении не нуждающийся, а на втором месте оказался молодой и пока еще мало кому известный поэт из Петрозаводска Егор Сергеев. Андрей Орловский побеседовал с Егором, и он рассказал ему о том, как читатель вступает в диалог с писателем, что общего у литературы с космическим аппаратом "Вояджер", и о том, чего еще не говорил никому.

– Твоя фамилия встречается в тройке любимых авторов чаще, чем фамилии Никонова, Воденникова, Полозковой и других известных современников. Информации в интернете о тебе не так уж и много, за спиной нет верной армии читателей и фанатов, нет ни одной изданной книги, кроме, насколько я понимаю, небольшого самиздатовского сборника – для начала хотел бы попросить тебя представиться в нескольких предложениях.

– Это сложная задача, Андрей. Мне двадцать четыре года. Я родился и вырос в Петрозаводске. В настоящий момент живу в Питере и не знаю, где буду жить через год. Пишу стихи, пытаюсь создать, в некотором смысле, "литературу будущего" и считаю, что это можно сделать только вместе с читателем. Я не имею ввиду, что литература обязательно должна чем-то принципиально отличаться или привносить что-то новое в язык. Единственное, чего я хочу – стать хорошим писателем, то есть сделать так, чтобы по написанному можно было узнать меня. При чем тут не только стилистика имеет значение, но еще и какое-то особенное семантическое поле. Ну, например, когда книгу Набокова открываешь – сразу понимаешь, что это Набоков. К этому я и стремлюсь. Как-то так.

– Когда ты говоришь про стилистику и контакт с читателем – ты имеешь ввиду форму. У меня вопрос о содержании: есть ли какие-либо основные идеи, которые ты хотел бы реализовать в своем творчестве? О чем ты пишешь

– Я считаю, что мои стихи направлены на человека, они человекоориентированны. Я – медик по образованию, и воспринимаю литературу как медицину, вернее не как саму медицину, а как доктора. Ты приходишь к нему, или он к тебе приезжает, как я когда-то, работая на скорой помощи, осматривает тебя, делает выводы и ставит диагноз, решает, как тебе помочь. Я хотел бы, чтобы мои стихи делали выводы о читателе, ставили ему диагноз. Читая, человек не только поглощает, не только потребляет искусство. Он вступает с ним в диалог, понимаешь? Между ними возникает связь, и связь эта обязательно должна быть двусторонней. Причем не только, когда читатель слушает стихи вживую, например, на выступлении, а еще и когда автора нет рядом. Именно это и обеспечивает бессмертие. Автора уже нет в живых, но ты по-прежнему с его литературой вступаешь в диалог. Более того – эта литература способна тебе еще что-то дать, чем-то помочь. То есть это должен быть не просто диалог, а конструктивный диалог.

– Можно ли считать, что то, о чем ты говоришь – дискурсионность, полемичность, "общительность" – это обязательная черта хорошей литературы? Есть ли еще какие-то критерии, по которым ты оцениваешь поэзию? Что такое хорошие стихи?

– Да, думаю: то, что этого лишено – не литература. Кроме того, и для стихов, и для прозы – я не очень сильно разделяю эти понятия, если честно – важно, чтобы читатель попадал в альтернативную вселенную автора. То есть, если ты читаешь, и при этом остаешься сидеть у себя в комнате – это плохо. Ты должен попадать в голову автора, в мир, который он создал, ты должен чувствовать его законы, понимать, как там все функционирует. Читая, например, стихотворение Никиты Болотова "Стеклянной дверью в темноте балкон отмечен", я попадаю на этот балкон, я стою там с сигаретой. То есть вижу больше, чем написано, достраиваю в своем воображении эту вселенную. Если это есть – значит стихи хорошие.

– То есть умение вести вневременной диалог с читателем – это раз. Авторский мир, стилистический пылесос – два. А твои тексты – те, которые написаны на данный момент – соответствуют этим критериям?

– Надеюсь, что да, но только те, которые опубликованы в сети. Если текст прошел мою собственную цензуру – а она самая жесткая, эта первая авторская цензура – то он публикуется. Другое дело, что я не всегда могу понять, как именно этот текст повлияет на читателя, отправит ли его в полет? Одно знаю наверняка: те тексты, которые в полет не отправляют меня самого, я не публикую, никто их не видит.

– Вернемся к твоей небольшой "визитке": ты сказал, что родился и вырос в одном городе, а сейчас переехал в другой. Отразился ли этот переезд на твоем творчестве и, если отразился, то каким образом?

– У меня есть две мысли по этому поводу. Во-первых, я считаю, что поэт не должен быть локализован: петрозаводский поэт – звучит довольно убого, да? Любая привязка к локации – это как потолок, ограничение. Единственная локализация, которая может быть – русский поэт – и то не из-за географии, а из-за языка. Второе: не знаю, как переезд повлиял на творчество, мне сложно об этом судить. Но переезд из родного города точно повлиял на мою любовь к нему. Кажется, что только тогда, когда я уехал из Петрозаводска – только тогда я по-настоящему начал его любить.

– Ты сказал, что не знаешь, где окажешься через год. А где хотел бы оказаться – географически и в творческом плане? Какая твоя следующая остановка, и, как ты думаешь, существует ли у поэта конечная?

– Я не чувствую, что Петербург – мой окончательный дом, и не могу сказать, что через год все еще буду жить здесь. Не исключено, что так и будет, но возможно перееду в Москву. Второй вопрос интереснее, моя следующая остановка – первая книга. А вообще, я считаю, что литература – это неконтролируемый полет. Как полет "Вояджера", который будет вечно скитаться по галактике. Возможно он переживет всю человеческую цивилизацию. Литература – это полет "Вояджера": есть точка отправки, конечной – нет.

– Расскажи о книге: готова ли она уже и когда она выйдет в свет?

– Про книгу меня спрашивают уже, наверное, года три – я много раз откладывал ее публикацию, но теперь точно могу сказать, что она выйдет осенью. В данный момент книга готова практически полностью, я дописываю программу "Конечная", которая станет её завершающим циклом.

– Как она будет называться?

– Я еще никому не говорил этого, но сейчас чувствую, что время пришло. Книга будет называться "Символ веры".

– В самом конце: кем бы ты был, если бы не писал? Думал ли о своих альтернативных судьбах?

– Каждый день об этом думаю. Я мог бы быть доктором. Мог бы быть примерным семьянином. Эти судьбы всегда со мной. Я захожу в метро, и они заходят за мной следом. Мы никогда не расстаемся, и это ужасно бесит, потому что они все вселяют сомнения. Но эти сомнения убиваются литературой, пропадают в процессе её создания.