Джулиан Лоуэнфельд: "Я научился переводить Пушкина, потому что я балбес"

Фото предоставлено организаторами презентации

Американский адвокат и пушкинист Джулиан Лоуэнфельд презентовал в сентябре свою книгу "Мой талисман", где на русском и английском языках представлены стихи Александра Сергеевича Пушкина. На 700 страницах – более 140 произведений, включая отрывки из "Евгения Онегина". В беседе с корреспондентом m24.ru Ольгой Косолаповой Джулиан рассказал о непостижимой магии поэта, о легкости, необходимой для понимания его творчества, и о главной способности переводчика столь гениальных строк – умении смотреть в окно.

– Где вы учились и откуда у вас такое великолепное знание русского?

– Если я скажу, что окончил Гарвард, все подумают: "О!.." На самом деле я оттуда ушел с довольно слабыми знаниями, особой прилежностью не отличался. Хотя и окончил с отличием, со скрипом попал вместе с другими студентами в программу стажировки. Сильных отправили в Москву, а середнячков – в Ленинград. Тогда я вдруг подумал: а что произойдет, если меня выгонят? И сам себе ответил: ничего! Поэтому начал преспокойно пропускать занятия, ходить в театр, в кино, общаться с людьми, слушал язык, впитывал его. Невероятно счастливый был год. Те ребята, которые прилежно ходили на лекции, в итоге стали славистами, а я – поэтом. Надо сказать, мне повезло с педагогом: у меня была изумительная учительница – Надежда Семеновна Брагинская. Царство ей небесное. Лучший пушкинист. Она работала на Мойке, 12. Двадцать лет меня учила всему.

Свою роль, конечно, сыграла и семья. Мой прадед, Рафаэль Левенфельд, был переводчиком Льва Толстого на немецкий. Есть даже фото, где он сидит с Немировичем-Данченко и Ольгой Книппер-Чеховой. Он автор книги "Разговоры о Толстом с Толстым", основатель Шиллеровского театра в Берлине. Но у нас в семье по-русски не говорили. Поэтому я воскрешал эту любовь заново.

На презентации книги "Мой талисман" в мемориальной квартире А.С.Пушкина на Арбате. Фото предоставлено организаторами

– О существовании такого поэта, как Пушкин, вы узнали еще в США или только во время учебы в России?

– Что вы! Я ничего о нем в детстве и юности не слышал. Ведь хороших переводов, по сути, нет. Есть плохие, очень плохие и ужасные, из которых вообще не поймешь, как и почему все это русским может нравиться. Изучение культуры я начал не благодаря его поэзии. Впервые русский язык услышал на Гарвардской площади – местный бард пел Окуджаву: "Пока земля еще вертится…" И все, был пленен страной, языком, его звучанием.

– Почему, по вашему мнению, Пушкина, который "наше все", так мало переводят на иностранные языки? В чем сложность? Что отпугивает переводчиков?

– Чтобы понимать и переводить Александра Сергеевича, необходимо самому быть поэтом. Нужно чувствовать каждую строку, нужно пропускать через сердце, нужно быть с Пушкиным "на дружеской ноге". Если за перевод берется черствый академик, это конец.

– Возможно ли в переводе сохранить изящество пушкинских стихов, их легкость, прозрачность, воздушность? Остается ли нетронутым ритм?

– Конечно. Вы правильно сказали: самое тяжелое – это легкость. Единственный способ ее достичь – научиться самому подходить к переводу легко, не насилуя себя. Не надо мучиться. Большинство переводчиков страдают, в поте лица трудятся, напрягаются, а так нельзя! Думаю, мне удается понимать Пушкина только потому, что я балбес.

Есть замечательная история про нашу поэтессу Дороти Паркер. К ней зашел главный редактор журнала и сказал: "Дороти, что же ты не работаешь, а просто смотришь в окно?" Она ответила: "Это и есть моя работа".
К сожалению, на Западе сложилось такое мнение, что все русское – нечто тяжелое, нудное, унылое, безысходное, грустное. Помните строки Александра Сергеевича по этому поводу: "Роман классический, старинный,
отменно длинный, длинный, длинный, нравоучительный и чинный, без романтических затей". Но сам Пушкин совершенно не такой.

– Как вы считаете, почему прозу тех же Толстого, Чехова, Достоевского переводят намного чаще и успешнее? При упоминании словосочетания "русская литература" практически любой иностранец назовет эти три имени, а Пушкина – вряд ли.

– Вспомните, кто перевел западных классиков на русский язык? Такие гиганты, как Пастернак, Корней Чуковский, Мандельштам, Ахматова. Великие! А кто работал с русской поэзией? Даже мой отец меня спросил: "Кто это – Пушкин?!"
Я не вспомню ни одного имени талантливого переводчика. Если только Набоков, но он прозаик. Да и по характеру абсолютно не пушкинский, немножко зануда. Кстати, за рубежом и Гоголя плохо знают, и о Лермонтове мало слышали. Все это в моих планах.

– Кого еще вы переводили на английский?

– Раннего Маяковского, Мандельштама, Ахматову, Цветаеву, Тютчева, стихотворения в прозе Тургенева. Также у меня была другая серия – советская: стихи зрелого Маяковского, Маршака, даже Михалкова. Но любовь одна – Пушкин.

– Выбирая тексты, руководствуетесь только внутренним вкусом: нравится – не нравится?

– В основном – да. Сам себе заказываю.

– Не боитесь ли, что, переводя оригиналы, можете изменить их до неузнаваемости, добавить много своего, авторского?

– Не боюсь. Переводчики – почтовые лошади просвещения. Кстати, почему-то не все знают, что Пушкин тоже им был. Как и Лермонтов. Его знаменитая "Сосна" – перевод из Гейне. Он изменял оригиналы так, как я бы никогда себе не посмел. Главное в этом деле все-таки талант, пусть это звучит нескромно.

Приведу пример:

И я там был, и мед я пил;

У моря видел дуб зеленый;

Под ним сидел, и кот ученый

Свои мне сказки говорил.

Одну я помню: сказку эту

Поведаю теперь я свету...

Как перевести "свет"? Если посмотреть в словаре, это и light, и world, и glory. Все – мир. У меня хватало места размерно, и я передал все определения. Прекрасная рифма получилась!

Фото: m24.ru/ Владимир Яроцкий

Бывают проблемы с переводом односложных слов. Опять приведу пример. Иван Сергеевич Тургенев владел французским в совершенстве, жил в Париже, был гражданским мужем Полины Виардо, которая дружила с Гюставом Флобером. И вот они все вместе сидят, и Тургенев пытается им объяснить: "Пушкин выше всех. На, посмотри". И показывает – "Я помню чудное мгновенье". Гениальный Флобер, который абсолютно не поэт, смотрит и говорит: "Ну и что? Помнишь момент какой-то? В чем дело? Где мастерство?"

Действительно, если вы переведете буквально, магия исчезнет. Я добавил типичное для сказок слово – wondrous . Это придало элемент волшебства.

Фото: m24.ru/ Владимир Яроцкий

– Вы по параллельной, смежной профессии – адвокат, юрист. Занятие, казалось бы, полярное поэзии. Здесь – полет, душа, чувства, а там – логика, четкость, структурирование. Как удается совмещать?

– Не один я такой. Блок учился на юрфаке, Мандельштам учился на юрфаке. Гейне был юристом, Стивенс был юристом, Кафка. Впрочем, видно, что последний был юристом, правда? Хлеб насущный – это одно, а сердце – совсем другое. Хотя, если вы владеете словом, это может только помочь выиграть дело.

– Пушкин – это отдых от юридической текучки?

– Пушкин – это пример для меня. Знаете, у него, оказывается, есть некое количество казенных докладов. И это тоже интересно. Их никто не читает, считаются нетворческими работами. Я сам был немножко удивлен, потому что помню, как его отправили в Херсонес написать доклад о саранче. Его ответ был: "Саранча летела-летела, все съела и вновь улетела".

Фото: m24.ru/ Владимир Яроцкий

– В книге сохранены рисунки Александра Сергеевича. Это сделано не случайно?

– Конечно. Я хотел, чтобы у людей появилось ощущение, будто они читают рукопись. Это тоже часть энергетики Пушкина. Вообще в нем есть белая магия. Он золотой. Его читаешь, и хочется жить и любить. Сейчас нет такой литературы. Она вся оставляет ощущение тоски и беспросветности. Кажется, у Пинтера есть такое: официант подходит к нему, а он говорит: "Убери этот едкий бренди, он смердит современной литературой!"

– "Печаль моя светла…"

– Да, именно "печаль моя светла". Пушкин – это внутренняя гармония со вселенной. Мы чувствуем, что если живем правильно, то все будет хорошо. А если неправильно – не миновать наказания. Вам, русским, самим не хватает Пушкина. Вы сами страдаете от того, что "проходите" его в школе. Мимо проходите. И кто преподает? Зануды, училки. Пушкина как такового читает совсем немного людей. Я поэтому и написал биографию поэта, перед которой преклоняюсь. Для меня он, его сочинения, его жизнь – творчество во всем. Там столько анекдотов, фантастически интересных моментов. Книга "Мой талисман", вышедшая в издательстве "Москвоведение", – труд всей жизни. Это мое главное дело.

Фото: m24.ru/ Владимир Яроцкий

– Помимо стихов Александра Сергеевича, у вас есть еще один, заслуживающий отдельного внимания перевод – это книга наместника Сретенского монастыря архимандрита Тихона Шевкунова "Несвятые святые".

– Да. Был общий конкурс – не люблю слово "тендер". Попросили сделать свой вариант. Я переводил "Воспоминания матушки Фроси". Она говорит на деревенском языке, с диалектами. И мне ее говор показался похожим на язык жителей штата Вирджиния. Остальные, какие-то очень известные слависты, перевели ее так, будто она уже кандидат наук. В общем, я выиграл тендер.
Приехал и спросил: "Вы понимаете, что я еще ничего не знаю о православии? Я люблю, уважаю, читаю Пушкина. Мне нужно будет пожить у вас в монастыре, потому что нельзя по словарю понять православный мир". И я пожил там некоторое время, познал веру. В итоге отец Тихон меня крестил, и я изменился полностью. Обрусел, и этим горжусь. Книга в моем переводе получила первую премию, а отец Тихон вообще сказал, что по-английски она написана лучше, чем по-русски.

– Скажите, а наша современная литература вас не привлекает?

– Я ее читаю. Не хочу никого обижать, но вспомните хоть одну жизнеутверждающую книгу из последних? Которую дочитаешь – и хорошо на душе? Нет таких. Еще Ахматова подмечала: "Все расхищено, предано, продано…" Даже если бы это было так, а это не так, много чего хорошего происходит. Дайте читателю надежду, дайте шанс, ведь мысль материальна. Конечно, если будешь все время тупо говорить, мол, все хорошо, это тоже неинтересно и лживо. Истина в том, что есть душа, добро, любовь. В мире гораздо больше хорошего, чем нам кажется. Пушкин всегда дарил свет и надежду, и в этом его непостижимая тайна.