Потеплело: кто на самом деле разрушил культ личности Сталина

Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев, 1962 год. Фото: ИТАР-ТАСС

Своим днем рождения Никита Хрущев всегда считал 17 апреля, хотя родился он на два дня раньше - 15-го. Что оставил после себя советский лидер? И кто на самом деле разрушил культ Сталина? Чем обернулась "оттепель" для СССР? На эти вопросы ответит обозреватель сетевого издания M24.ru Алексей Байков.

17 апреля вся страна на короткое время вспомнила о том, что именно в этот день родился Никита Сергеевич Хрущев. Вспомнила – и сразу забыла. В самом деле, до того ли сейчас, когда такие дела делаются?

Хотя на самом деле родился бывший советский лидер 15 апреля, о чем свидетельствует обнаруженная не так давно метрическая книга записей родившихся, бракосочетавшихся и умерших Архангельской церкви села Калиновка Дмитриевского уезда Курской губернии. Сам Хрущев всегда праздновал день своего рождения именно 17 числа.

И вообще, говорить о личности нет смысла. Куда продуктивнее говорить об эпохе, а с этой точки зрения, не все ли равно, на два дня позже или раньше родился тот, кто остался в исторической памяти как главная фигура "наших шестидесятых"?

До какой степени хрущевское наследство для нас важно и интересно, доказывает хотя бы триумф сериала "Оттепель" на одном из федеральных каналов. Страна млела, глядя на юбки "колоколом", на хрусталевский "Москвич", на буфет с пластиковыми ящичками "как у бабушки" (кстати, сей артефакт совершенно из другой эпохи), на дождь, пролившийся над непривычной нам чистым и тихим городом, словно прямиком с экрана, на котором по-прежнему идет премьера фильма "Я шагаю по Москве" .

И каждый вечер, если не на дворе, то в телевизоре на 40 минут вновь наступал 61-й год. Казалось, что он никогда не кончится, потому что у кого-то в нем осталась молодость (если не тела, то духа), а у тех, кто "опоздал родиться", это время - "золотой век" СССР.

Помнится, в 2004 году на экраны всего мира, непонятно зачем, была выпущена очередная голливудская подделка про короля Артура и рыцарей Круглого стола, которые в данной версии оказались никакими не рыцарями, а сарматскими кавалеристами на службе Римской империи.

Так вот, главный герой там мечтал своими глазами увидеть стоящий в центре цивилизованного мира великий Город, чьими усилиями была воздвигнута держава от сирийских песков до холмов Британии. Он был уверен, что в этом идеальном Риме кругом стоят колонны, а под ними расхаживают завернутые в белоснежные тоги сенаторы-законники, ученые и философы, которые все время думают о том, как сделать мир и людей чуточку лучше.

Примерно так же в "Оттепели" показаны условные 1960-е, в которых всегда лето, все девушки - красивые, все шутки - смешные, все молодые - обязательно еще и талантливые, а свобода заключается в том, чтобы пить водку лошадиными дозами, спать с кем попало и, кстати, вот еще "усатого вынесли из Мавзолея".

Обратите внимание на то, как большинство критиков с причмокиванием говорят о том, как Тодоровский тщательно воспроизвел пресловутый "дух времени". И сюжет не совсем правдоподобный, и главные герои ведут себя не совсем как люди из того десятилетия, но уж дух-то был передан в полный рост! Словно в подтверждение этому, песни из саундтрека к сериалу вплоть до недавнего времени можно было услышать буквально из каждого утюга. Народ поверил в "мультяшные" 1960-е Тодоровского, поверил в реальность "Оттепели" - ведь "это наша молодость!"

1963 год. Н.С. Хрущев с деятелями культуры и искусства (слева направо): С. Михалков, Г. Чухрай, И. Пырьев. Фото: ИТАР-ТАСС

В чем же заключался этот самый дух? "В возможности противопоставить личное - общественному" - именно на такой ответ недвусмысленно намекают создатели сериала. В каком-то смысле они правы: "оттепель" (на сей раз с маленькой буквы) была именно что периодом реабилитации индивидуального.

Миллионы советских семей переехали из коммуналок и общежитий в отдельные "хрущевки", герои кинематографа стали пытаться найти свое место в жизни, а не в коллективе, появилась "лейтенантская" проза о войне и, наконец, написанный от лица мелкой сошки, попавшей в жернова государства, "Один день Ивана Денисовича" стал главным литературным произведением эпохи. Но в том-то и заключалось отличие "оттепели" от предшествующей эпохи, что именно в это время личное не противостояло общему, не пыталось "отставить" себя от коллектива или страны, а наоборот, стремилось вобрать в себя и то и другое.

При Сталине подобная позиция была в принципе невозможна: человек должен был сперва раствориться в коллективе, а потом уже, вместе со всем советским народом потребовать высшей меры для очередных "троцкистских двурушников". В 1960-е личность "разрослась", поглотив и страну и общество настолько, что порой лично руководителю государства приходилось ставить ее на место.

"Так вот, пока вы, товарищ Вознесенский, не поймете, что вы – ничто, вы только один из этих трех с половиной миллионов, ничто из вас не выйдет", - кричал Хрущев во время знаменитой встречи с творческой интеллигенцией. О чем же шла речь? О пьянках и аморальном поведении?

Нет, просто Вознесенский пытался утвердить перед Хрущевым свое право называться "советским поэтом", не опираясь на цитаты из классиков марксизма, а прочитав свои стихи о Ленине, то есть заговорил об "общественном" языком "личного". Разумеется, такого вопиющего "яканья" советский лидер простить поэту никак не мог и обрушился на него всей мощью начальственных голосовых связок.

Поэт Вознесенский А., 1965 год. Фото: ИТАР-ТАСС

Когда 25 августа 1968 года семь человек вышли на Красную площадь с плакатами против советских танков, раскурочивших в эти дни брусчатку на улицах Праги, то сделали они это не для того, чтобы поднять за собой какое-то движение или что-то показать окружающему миру, а потому что им стало стыдно за внешнюю политику "своей" страны. Для первых диссидентов их противостояние власти было не политическим, а индивидуальным нравственным выбором людей, переживавших несоответствие реального и "книжно-газетного" советского общества как личную проблему.

В общем, в то время представитель советской интеллигенции (а "оттепель" - это социокультурное явление, возникшее и существовавшее прежде всего в ее сознании) мог бы передать свои ощущения от времени словами Хлебникова:

Россия тысячам тысяч свободу дала.

Милое дело! Долго будут помнить про это.

А я снял рубаху,

И каждый зеркальный небоскреб моего волоса,

Каждая скважина

Города тела

Вывесила ковры и кумачовые ткани.

Гражданки и граждане

Меня — государства

Тысячеоконных кудрей толпились у окон.

Ольги и Игори,

Не по заказу

Радуясь солнцу, смотрели сквозь кожу.

В этих стихах, хоть и написанных совсем в другое десятилетие и по другому поводу, - весь дух, вся формула "оттепели". "Россия тысячам свободу дала" - так можно сказать и про реабилитацию сталинских зеков, "вывесила ковры и кумачовые ткани" - это про накрывшее в те годы весь народ ощущение не проходящего праздника от одержанных побед и новых горизонтов, открывающихся за ними, "не по заказу радуясь солнцу" - про появившееся (пусть и в достаточно узких рамках) право на какие-то слова и действия без приказа начальства. И наконец, то самое "граждане меня-государства", о котором уже говорилось выше.

Откуда все это появилось? И когда "оттепель" началась, а когда – закончилась? В какой момент восторженные "шестидесятники", "граждане меня-государства" стали циничными Хрусталевыми? Если насчет завершающей даты до сих пор существуют разногласия, то начальная почти ни у кого не вызывает сомнений – это безусловно XX съезд.

Почему секретный доклад Хрущева стал откровением для миллионов и началом "нового времени"? Ведь если не политическим, то фактическим дезавуированием сталинизма, власть постепенно, тихой сапой, занималась и до исторического съезда. Не успело тело "отца народов" толком остыть, а уже было прекращено "дело врачей", а следом за ним негласная реабилитация невинно осужденных пошла по нарастающей.

Причем, у руля этого процесса стоял вовсе не Хрущев, а человек, которого до сих пор с легкой руки "шестидесятников" считают чуть ли не исчадием ада – Лаврентий Берия, позднее сам казненный по такому же надуманному обвинению, как и многие жертвы сталинских "чисток".

Начало "оттепели" в культуре также не совпадает с теми умозрительными границами, которых до сих пор придерживаются уцелевшие "шестидесятники", называя свое поколение "детьми XX съезда".

Уже в начале 1955 года "Литературная газета" мелким шрифтом сообщала своим читателям о том, что при Союзе писателей была образована комиссия по творческому наследию Михаила Кольцова, а дальше процесс "открытия" репрессированных писателей и поэтов опять-таки пошел по нарастающей.

В том же году вышли первые номера журналов, без которых в дальнейшем стал немыслим культурный багаж каждого уважающего себя "шестидесятника" - "Юности" и "Иностранной литературы". Так почему же именно XX съезд мы автоматически, не рефлексируя, принимаем за отправную точку целой эпохи?

Хрущев Н.С. и Гагарин Ю.А.. 1961 г. Фото: ИТАР-ТАСС

До этого момента вся идейная жизнь советского общества была устроена очень просто. Ее течение определялось партией, имевшей на это пожизненный мандат в виде "руководящей и направляющей роли".

Куда именно руководить и на что направлять – указывала "генеральная линия" партии, отступление от которой вправо или влево жесточайше каралось. Саму же "генеральную линию" формулировал один человек, в силу этой своей функции обладавший статусом полубожества и верховного судьи.

На долю партии оставалось только одобрение заранее принятого решения, для обычных людей - единогласное подтверждение этого решения на собраниях низовых партийных ячеек и трудовых коллективов. И вот, пришедший ему на смену новый вождь неожиданно заявляет, что "отец родной" был обыкновеннейшим убийцей, благодаря ошибкам которого на страну обрушились неисчислимые беды. И даже приводит неопровержимые факты. В такой ситуации в головах неизбежно возникали неудобные вопросы:

Во-первых, если Сталин творил зло, то значит в это же время творила зло по его приказу и вся партия? Может ли она после такого претендовать на "руководящую и направляющую роль" в дальнейшем?

Во-вторых, Хрущев при Сталине и сам занимал высшие партийные и государственные должности, а значит и сам был неизбежным соучастником львиной доли преступлений времен "культа личности". Имел ли он моральное право делать подобный доклад?

В-третьих, если Генеральный секретарь партии может быть неправ, то не может ли быть и так, что сам Хрущев сейчас ошибается на счет Сталина?

В-четвертых, в секретном докладе было множество слов о невинно репрессированных функционерах и очень скупо говорилось о тех, кто не принадлежал к партийной и управленческой элите. Получается, что их жизни и судьбы не имели ни малейшего значения? Так у нас, простите, государство победившего пролетариата или государство партийной бюрократии?

В-пятых, если до исторического съезда Сталина чуть ли не с каждой ветки провозглашали ни кем-нибудь, а именно активным продолжателем дела Ленина, то все ли зло исходило только от него, или тот путь развития, который был избран советской системой, не мог не привести к массовому террору?

Наконец, многие знали о том, что "органы" с санкции партии и верховной власти творят откровенное беззаконие, но молчали, а кое-кто даже и одобрял. Хорошо, допустим, что большая часть молчавших опасалась попасть под тот же каток, но ведь немало было и тех, кто действительно верил в то, что репрессии были необходимы ради окончательной победы социализма. И как быть с ними? Каким судом должно их судить если не общество, то их собственная совесть?

Дом приемов на Ленинских горах. Встреча руководителей Коммунистической партии и Советского правительства с деятелями литературы и искусства. На снимке: Хрущев Н.С. беседует с поэтом из Кабардино-Балкарской АССР А. Кешоковым, 1962 г. Фото: ИТАР-ТАСС

Ни на один из этих вопросов ни доклад Хрущева, ни последовавшее за ним постановление ЦК "О преодолении культа личности и его последствий" не давали ответа. На каждый из этих вопросов каждому гражданину СССР пришлось ответить самостоятельно. Прежде всего – самому себе.

Но очень скоро нашлись и те, кто был готов спрашивать у других и делиться с ними своими ответами. И никакая посылка партийных лекторов с разъяснениями на места не могла остановить начавшуюся эпидемию разномыслия. Общество необратимо поделилось на "сталинистов" и "антисталинистов", на "прогрессистов" и "охранителей". По мере того, как первоначальный идейный заряд каждого из этих течений исчерпывался, они порождали из своих недр все новые и новые ответвления уже со своим содержанием. Так из рядов "охранителей" вышли "советские патриоты" и "русские националисты". Причем, и те и другие - с партийными билетами в кармане.

Но самое главное заключалось в том, что люди впервые за много лет ощутили потребность говорить об общественном, как о своем. И интеллигенция оказалась в авангарде этого процесса вовсе не только по болезненной привычке всякий раз примерять на себя роль "совести народной", а еще и потому, что она была одним из тех социальных слоев, по которым каток репрессий проехался особенно болезненно.

И почти у каждого кто-то из родни и друзей попал в лагеря, а то и вовсе был расстрелян. Эти обстоятельства только обостряли восприятие личности как "меня-государства". "Я была с моим народом", - писала Ахматова. В варианте "шестидесятников" предлог "с" отпадал, как излишний в данном контексте.

Советские шестидесятые стали временем, когда люди начали вулканически, безудержно говорить друг с другом о себе и обществе. Недосказанность в общественных дискуссиях вынуждала продолжать обсуждение тех же вопросов в узком кругу друзей-единомышленников, где уже никто не боялся того, что при обсуждении даже самых острых тем на него назавтра донесут.

Рожденные в ходе этих споров, зачастую подогревавшихся главным российским модификатором общения – бутылкой водки (хоть тут Тодоровский уловил дух времени) и, ставшие безусловными для их участников истины, требовали своего немедленного оформления – в виде стихов, прочтенных перед толпой у памятника Маяковскому, самиздатовского романа, пары-тройки крамольных мыслей, зашифрованных "эзоповым языком" в сценарии фильма, несогласованного доклада на торжественном собрании. Каждое брошенное таким образом слово, в свою очередь, достигало чьих-то ушей, порождая новые споры и новую эпидемию разномыслия.

Хрущев Н.С. на III съезде писателей, 1959 год. Фото: ИТАР-ТАСС

Хрущев, наверное, был бы рад сделать со всем этим что-нибудь и даже попытался "подморозить" политический и общественный климат в середине 1960-х, но…Тот культурный, технический и научный взлет, который тогда переживала страна, был немыслим без взрывного энтузиазма у тех, кто ехал (теперь уже не по этапу) покорять тайгу, конструировал ракеты, снимал кино и играл в хоккей за сборную СССР.

А для полноценной подпитки этой атмосферы радостного созидания брошенной на бегу фразы: "Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме", - уже было слишком мало. Приходилось каждый раз останавливаться на полумерах и отдергивать уже занесенную длань карающую. Так, Пастернака за самовольную публикацию "Живаго" за границей хоть и "пропесочили" везде, где только можно, но так и не исключили из правления Литфонда. Компромисс между властью и теми, кто ее осторожно порицал, был необходим для выживания системы в целом.

"Заморозить" удалось уже в другом, следующем десятилетии. Когда те, из многочисленных Хрусталевых, кто не успел шагнуть за грань, отделявшую разговоры на кухне от диссидентства, плюнули на все и сами отделили себя от государства, на которое они продолжали при этом работать. "Шестидесятники" наигрались, и им стало неинтересно.

Алексей Байков