Фото: Facebook.com
Алла Боголепова – журналист-фрилансер, жена со стажем. Отменно готовит, изучает повадки домашнего кота и при любой удобной ситуации отправляется в Лиссабон. Раньше она ерничала только в сети, но сейчас делится "женскими мыслями" в колонке на M24.ru.Два часа дня. Я сижу у открытого окна и пытаюсь работать. Под взрывы молодого смеха с лавочки во дворе. Под крики трех детсадовских групп. Под гул дороги и визг газонокосилки. Под громкую беседу двух соседок – одна поливает клумбу у подъезда, вторая с высоты третьего этажа дает ей советы. Под рев свалившегося с самоката пацана. И – вишенка на торте! – под истошные звуки изуродованной до неузнаваемости выходной арии "Кармен". Да, у нас интеллигентный дом, у нас дают уроки классического вокала в малогабаритной двушке. И вдруг всю эту безумную симфонию перекрывает исполненный страдания вопль:
– Да когда ж вы все заткнетесь-то???
– "Этапом из Твери – зла немерено!!!" – отвечает страдалице наглухо тонированная "девятка", въезжающая во двор.
– Это же с ума можно сойти! – кричит с балкона несчастная. – Европейский город называется!
– Ну и езжайте в свою Европу! – включается в многоэтажный диалог пенсионерка по прозвищу Матерь Драконов – она прикармливает голубей, за что ее ненавидят все автомобилисты нашего дома.
Это плохой совет, думаю я. Очень плохой. Потому что типичная ночь в Лиссабоне звучит так: до девяти вечера дети играют в футбол, отчаянно вопя и колошматя сразу тремя мячами по всем доступным поверхностям. В девять мощный родительский хор призывает их по домам, и следующие полчаса дети громко клянчат "еще пять минут". После ужина – а ужинают португальцы поздно – происходит смена караула: малолетки ложатся спать, на улицу выходят подростки. Самые везучие тихо обжимаются в переулках, остальные завистливо хохочут на ступеньках церкви. Время от времени эту пубертатную феерию перекрывает рев скутера, штурмующего нашу горбатую улицу. К полуночи все вроде бы успокаиваются, и тут появляются мусороуборочные машины. С лязгом и грохотом они останавливаются у каждой двери, а их только на нашей улице пять. Мусорщики сгребают пакеты и тащат по средневековой брусчатке контейнеры для пищевых отходов. И это только начало.
С тех пор, как городские власти ввели правило сортировать мусор, машин стало четыре. К часу ночи воцаряется тишина. Но расслабляться рано, потому что в два закрываются бары, и на улицу выходят люди с разбитым сердцем – основной контингент этих самых баров. И тогда спокойствие лиссабонской ночи разрывает надрывный крик:
– Тереза! Ненавижу тебя, Тереза! Ты шлюха! Ну, пожалуйста, Тереза, давай поговорим!
– Сеньор, Тереза здесь не живет! – громко отвечает кто-нибудь из соседей.
– Мы не знаем, но имейте в виду, мы вам очень сочувствуем.
– Спасибо, и прошу прощения, – с изысканной вежливостью орет алкаш, поворачивает за угол и принимается снова взывать к чувствам неведомой Терезы.
В четыре утра откуда-то с холмов раздается бодрый крик петуха. В пять зеленщик заводит свой чихающий фургон, чтобы ехать за свежей капустой. В шесть открывается кафе. В семь просыпаются монастырские колокола. С добрым утром.
– Ты пойми, это же город. Люди кругом, – втолковывал хозяин кафе Жозе, вливая в меня четвертую чашку кофе и делая вид, что я непохожа на больного енота. – Я вот люблю, когда люди. Сразу чувствуешь себя живым.
После бессонной ночи я чувствовала себя какой-угодно – помятой, обессиленной, злой, несчастной, но только не живой.
– Ты привыкнешь, – уверенно сказал Жозе. – Ты это даже полюбишь.
Через пару дней моя звуковая палитра обогатилась адским скрежетом кошачьих когтей по черепичной крыше, бразильским сериалом от соседей и негромким, но упорным пением мозамбикских парней, грустящих по покинутой родине. А еще через неделю я начала спать. Без снотворного, без берушей, на абсолютно трезвую голову – просто спать. Глубоко и спокойно. Не знаю, как это произошло, но только меня перестал раздражать смех на улице, и я больше не слышала грохота мусоровозов, и будил меня не горластый петух, а мой собственный будильник. И когда какой-то умник решил заработать, в полночь вопя под окнами "Два евро за тишину в вашем доме", я присоединилась к дружному смеху соседей.
Но боль своей московской соседки я понимаю. Постоянный шум может не просто раздражать – он действительно может свести с ума. От него невозможно спрятаться, и его нельзя не замечать. Невозможно запретить автомобилям ездить. Невозможно закрыть детский сад. Невозможно уговорить собаку не лаять, а преподавателей классического вокала подыскать для своих уроков более подходящее помещение. Бесполезно стыдить таксиста с его "Владимирским централом" и призывать пенсионерок ругаться тише. С тем же успехом можно просить Ниагарский водопад издавать поменьше шума.
Не потому что водитель такси козел, бабка с голубями глухая, а дети плохо воспитаны. Просто город – это стихия. И прежде чем орать на эту стихию, стоит остановиться и на минуту представить: шума больше нет. И людей, которые его производят своими машинами, детьми и собаками – тоже больше нет. Пустой, тихий, абсолютно спокойный город. Ну, может, ветер гоняет по тротуарам мусор. Прием, конечно, детский, но мы еще усилим его действие: мы найдем в интернете фото городов, с которыми все это случилось НА САМОМ ДЕЛЕ. Вот Припять, например. Там никто не слушает шансон, не смеется, не выясняет отношения во дворе и не падает с самоката. Потому что это мертвый город. Мертвый – и тихий.
Психологи, работающие с так называемыми неврозами большого города, утверждают, что чаще всего повышенная чувствительность к шумам является симптомом невротического расстройства. Человек же со здоровой психикой вполне в состоянии воспринимать повседневный шум совершенно спокойно. Острая реакция на звуковые раздражители – это не следствие воздействия шумов, это лишь сигнал, что есть проблема.
– Мальчики, идите отсюда со своими игрушками! – кричит с балкона страдающая соседка.
Мальчишки собирают жужжащие радиоуправляемые машины и обиженно уходят на парковку у супермаркета. Оттуда их гонят охранники – не хватало еще попасть под машину. Со скамейки раздается новый взрыв хохота.
– Они еще смеются, – скорбно сообщает измученная соседка.
Я высовываю голову в окно.
– Ну так это же хорошо, что смеются? Или было бы лучше, если бы плакали?
– Да ведь они всем мешают! Вот вам как работается в таких условиях?
– Никак, – честно говорю я. – Но не из-за шума, а потому что мне неохота. Я тоже хочу сидеть на лавке и ржать, потому что каникулы. Или вот клумбу копать.
– Это пожалуйста! – оживляется пенсионерка внизу.
Из подъезда выходит наш участковый. Прислушивается, поднимает голову и удивленно интересуется:
– А не проще вниз спуститься и тут поговорить? Ну чисто так, чтоб не охрипнуть.
И мы с соседкой начинаем смеяться. Громко. На весь двор.